бедную дуреху, а именно так в этот момент думала о Дарье Маша, Агафья подошла к столу, отодвинув занавеску, выглянула в непроглядную темень (интересно, что ей там удалось разглядеть?), плотно задернула шторы обратно, тяжело, несмотря на свою отнюдь не грузную фигуру, опустилась на скамью, сделала глоток из кружки и уставилась в пустоту.
Не дождавшись дополнительных приглашений, Маша стянула шляпу, растрепала рукой волосы, села на сундук, потянулась к столу, допила то, что осталось в кружке, и в упор посмотрела на Агафью.
— Ну? И зачем я вам так срочно понадобилась?
Агафья, в которой время от времени просыпалась Вилена, иронично, как поступить могла только последняя, вскинула брови, и заметила.
— Не особенно ты торопилась, как я посмотрю.
Маша пожала плечами. Оправдываться она не планирует. Если кому-то, что-то не нравится, она и уйти может. В конце концов, вряд ли пожилая москвичка может быть ей чем-то полезной.
— Дела были у меня, — и без паузы продолжила. — Я сейчас себя чувствую, как будто бабушку месяц не навещала. Не приходила — значит, не могла. Говорите, что хотели, и я пойду. Хотя, — Маша автоматически бросила взгляд на зашторенное окно, где сквозь узкую щелку все же упрямо просачивалась ночь. — Дашу вы прогнали, и если меня в лесу сожрут волки, я к вам в обглоданном виде по ночам приходить буду.
Неожиданно Агафья хрипло рассмеялась, и Маша поняла, что нотаций больше не будет.
— Хорошо, — хлопнула старуха себя по коленям. — Я начну с конца. Ты мне нужна.
Конечно, Агафья могла запутать разговор так, чтобы вышло будто это Маша жить без Агафьи не сможет, но предыдущий опыт в совокупности с интуицией, которая уже не раз помогала ей в прошлом, подсказала действовать от обратного.
— Я нужна? — Агафья не удивилась, услышав в Машином голосе маленькую нотку разочарования на фоне равнодушия. Эту реакцию она, конечно, просчитала. — А я-то думала, это вы меня спасти жаждете.
— А ты погоди выводы делать, пока до конца меня не выслушаешь, — что ж за привычка у вас, у молодых, такая, — заговорила Агафья голосом постаревшей Вилены. — Если бы мы с тобой год назад встретились, моя помощь была бы бесценна. Пока была жива сестра старого Николаева мне поперек слово сказать никто не смел. Договор у нас с Софьей Петровной особый был.
— Договор? — переспросила Маша, впервые почувствовав, что не зря она в ночи к Агафье сорвалась. — Что за договор?
Теперь, поймав Машу на крючок, Агафья могла позволить себе удовольствие сделать вызывающую раздражение у собеседника паузу. Но не слишком длинную.
— Софья Петровна до нашего с ней знакомства считалась в доме едва ли не покойницей, что вполне устраивало ее братца. И хотя о мертвых плохо говорить не рекомендуется — возможно, для спасения собственной души — но я все же рискну. Редкостный мерзавец и душегуб был ныне почивший Александр Петрович. В кого Андрей Александрович таким порядочным уродился, ума не приложу.
— Ну уж, ну уж, — не могла из вредности согласится Маша. — Тот еще гусь.
Агафья нахмурилась. И веселье ее разом сразу пропало.
— Андрея не трожь. Он мне почти как сын. И я бы за честь такого сына иметь посчитала.
Поборов искушение вступить по этому вопросу в дискуссию, Маша просто пожала плечами.
— Но папенька у Андрея — паразит редкостный. Я сперва пока не пригляделась, думала, он за сестрой так бегает и переживает, потому что любит ее без памяти. Ага, как же — любил он кого в этой жизни. Меня так до последнего вздоха люто ненавидел, хотя бы уже и понять мог, что никакой опасности ему с моей стороны не будет. Я слово дала, и за него отвечаю.
Маша в сомнениях почесала лоб.
— Слово, данное мерзавцу, стоит держать?
— Любое слово держать следует, — строго сказала Агафья, но тут же добавила. — Впрочем, я и не ему слово дала, а Софье Петровне. Я когда ей рассказала, что все ее недуги в будущем лечатся на раз-два, и, если она меня слушаться будет, то до старости внуков доживет, София Петровна ответила, что не уверена относительно внуков, потому что совершенно не собирается замуж. А дабы заинтересованные особы в лице родственников не настаивали, то просит она поддерживать легенду о своем плохом самочувствии и распространять, что есть мочи, смертяшкины разговоры вокруг ее, Софьи Петровны, персоны. Взамен, она обещает мне жизнь в полное удовольствие, заграничные поездки и лечебные курорты. Словом, все, о чем может только мечтать сорокалетняя старущенция вроде меня.
— Все равно не поняла, — мотнула головой Маша. — А причем здесь мерзавец Александр Петрович? Какой ему прок любовь к сестре изображать?
— Из-за денег, конечно. Я так понимаю, его отец иллюзий относительно сына не питал, и тот после смерти родителей, был опекуном сестры ровно до того момента, пока она не решит самостоятельно распоряжаться своими деньгами. А ее самостоятельность могла дойти до того, что свои деньги она вполне была способна отписать какому-нибудь монастырю. Поэтому братец и потакал всем ее капризам тем более, что она оказала ему услугу, так и не выйдя замуж. Да и дома-то нас почти не бывало, — Агафья замечталась и расплылась в нездешней улыбке.
— А потом она взяла и умерла? Почему же о вас не позаботилась? — с досадой выпалила Маша, словно это ее лишили наследства.
Агафья вернулась в настоящее время, прищурилась. Наконец, она дошла до самого главного.
— Кто сказал, что не позаботилась?
Маша на мгновение задумалась, потом ухмыльнулась и многозначительно осмотрела жилище Агафьи. Оно выглядело так, точно иллюстраторы книг из Машиного детства тоже побывали в прошлом и, вдохновившись лесной избушкой на окраине имения Николаевых, накропали несколько сот вариантов домика Бабы Яги.
— Вы курите? — неожиданно спросила Маша. Будет здорово, если курит.
Агафья...нет, это была уже Вилена — бросила на Машу заинтересованный взгляд.
— Когда-то...давно. В прошлом, — когда они обе поняли, что Агафья сказала, расхохотались так, что даже Егор на улице из своего укрытия в кустах услышал.
«Ишь, ржут, как кобылы! Уже задумали что-то. Да, что же это, братцы, делается. Средь ночи, когда все люди добрые спят, ведьмы эти гогочут, пакости сочиняют», — покачал головой Егор. Недоволен он был своей нерешительностью. Раздосадован медлительностью. — «Не зря Ольга Павловна мне дело такое важное поручила. Может, я и не для нее вовсе, а для России всей душегубство это должен учинить? Что же ты сидишь, Егор, в кустах, штаны просиживаешь?»
Вдохновив себя выше всякой меры, Егор решительно поднялся в полный рост и, почти не таясь, пошел к избе.
Маша с Агафьей, тем временем, отсмеялись вдоволь, притихли, погрустнели. Каждая сидела и о своей нелегкой доле размышляла.
— Я вообще-то не особо курю, — призналась Маша, доставая прихваченную из дома на всякий случай пачку. — Так баловалась иногда раньше. Угощайтесь, — протянула она сигареты Агафье.
Та нагнулась над столом, заглянула внутрь пачки.
— Так две всего осталось, — сказала она с намерением отказаться.
— Как раз нам с вами, — пожала Маша плечами равнодушно. — Самое время бросить окончательно, не находите?
Закурили и почти сразу закашлялись обе, но тушить сигареты не стали. Забытый войлок уже заложил уши. Маша попыталась выпустить дым колечками, но как раньше не умела, так и сейчас не вышло.
— И как же о вас Софья Петровна позаботилась? Ферму эту что ли выделила и подъемные на хозяйство дала?
Разомлев, Агафья хихикнула, оценив Машину шутку, и откинулась назад, упершись головой о стену.
— Зря смеешься, — она закрыла глаза. — Когда братец ее меня на улицу вышвырнул, я эту ферму за дворец считала. Спасибо Андрей Александрович с голоду не дал умереть.
Каждый раз, когда Агафья упоминала имя Николаева, Маша непроизвольно вставала в стойку. Ей что-то совсем не нравилось, как ее тело на одно упоминание о нем реагировало — томилось как будто, вздрагивало.
— Что же Андрей Александрович обратно в дом вас не забрал? Раз он такой замечательный.
Агафья приоткрыла один глаз и снисходительно моргнула.
— Мало ты, Маша, в нашем времени пожила еще. Не мог он против отца пойти. Не забывай, что пока Александр Петрович жив был — все это, — она нарисовала в воздухе радугу, — ему принадлежало.
— Допустим. Но вы все отвлекаетесь. Если после смерти вашей Софьи Петровны ее брат вас сюда, как в дом престарелых отравил, в чем же ее забота выражается?
Агафья кивнула, как бы говоря «правильные вопросы задаешь, девочка». Свеча на столе догорела, но Маша, поискав глазами, обнаружила на полке новую, и, не тревожа Агафью (опять мысль потеряет, чего доброго), зажгла ее и поставила вместо первой.
— Софья Петровна еще когда здорова была, все думала, как меня после своей смерти обеспечить. Я уж ей пыталась объяснить, что у меня шансов помереть раньше гораздо больше. Но она и слушать не хотела. Я первой умру, Агафья — сказала, как отрезала. Упрямая она была.... Соня, — голос Агафьи дрогнул, глаза мокрые стали, и Маша, чтобы не проникнуться, отвернулась — не ее это дело. Она погасила о край свечи истлевший окурок, не нашла, куда выбросить и оставила его в кулачке.
— И придумала что-нибудь? Софья Петровна?
— Конечно, — при воспоминании о ловкости своей мертвой подруги, она горделиво улыбнулась. — Софья Петровна мне все свои драгоценности завещала. Она их в доме спрятала, чтобы брат ее с женой до них не добрались, а мне подсказку оставила. Говорит, когда придет время, забери их и в лесу перепрячь. А потом уезжай отсюда, куда хочешь. А лучше заграницу.
— Ага, туда всегда лучше, — хмыкнула Маша. Она уже догадалась, каким будет финал этой истории. — Но забрать драгоценности из тайника вы не успели.
— Не успела, — согласилась Агафья печально. — Я даже оглянуться не успела, как ирод этот меня на улицу с узелком выставил. Да если бы и успела, толку что? После смерти Сони у меня возможности свободно по дому бродить не стало.
Уже на предпоследнем предложении Маша стала задумчиво барабанить пальцами по столу. Понятно, зачем она Агафье нужна. Маша, пока не вылетела вон замуж за Бархатова, как раз-таки может спокойно шастать, куда ей вздумается. А, значит, и наследство Агафьи раздобыть способна. Не даром, конечно. С деньгами-то своими куда интереснее в девятнадцатом веке жить. И шансов в двадцать первый перебраться прибавляется. А еще она от Николаева больше зависеть не будет...
— Хорошо, я согласна. Давайте вашу карту сокровищ.
Не удивившись, ни решению Маши, ни ее проницательности Агафья бодренько вскочила (с гораздо большим энтузиазмом, чем передвигалась до этого) и двинулась за покрывало.
— Идем со мной.
Неладное Маша почувствовала только минут через пять. Все это время она стояла и молча наблюдала, как Агафья тщетно копается в сундуках, пытаясь разыскать завещание Софьи Петровны. И тут до нее долетел сначала звук, а затем и запах, который вызвал крайне неприятные ассоциации.
— Черт! Мы же горим!
Агафья так увлеклась поисками бумаги, где рукой Софьи Петровны была зашифрована подсказка, а поэтому ее ценность равнялась со стоимостью ленинградского фарфора в советском серванте, и в связи с чем пожилая женщина спрятала бумажку эту с особой тщательностью (а как известно, если женщина прячет что-то с особой тщательностью, то потом ни за что самостоятельно не найдет) — в общем, она так закопалась в своих сундуках, что не сразу поняла, о чем речь.
— Горим, горим, — бормотала она вслед за Машей, не прекращая своего увлекательного занятия. — Сейчас, сейчас… поняла я, что горим. Хотя, с другой стороны — куда тебе, Маша, особенно торопиться? Сейчас найдем записку, подумаем за чаем, тьфу, травяным, куда Сонечка драгоценности могла спрятать, а там и рассвет. Куда же я ее засунула?
Тем временем, Маша искала источник запаха гари. Сначала она предположила, что кто-то из них плохо затушил окурок, но вскоре, когда темный дым повалил в дверные щели, все стало слишком очевидно.
— Бросьте уже! — закричала она, оглядываясь в поисках тряпок и воды. — Мы реально горим. Надо выбираться отсюда. Еще не хватало зажариться в девятнадцатом веке. Более бесславной смерти и не придумаешь.
В какой-то момент она поняла, что тратить время на поиски ненужной Агафье тряпки просто смешно — еще чуть-чуть и все здесь станет ненужным, включая их самих. Поэтому она схватила выходной передник хозяйки, ловким броском не состоявшейся из-за внезапно прекратившего расти ввысь тела баскетболистки забросила его в ведро с ключевой водой.
— Вилена, скорее сюда — хватит тупить.
Только тут Агафья, услышав искреннюю панику и страх в голосе бесстрашной Маши, подняла голову и с удивлением обнаружила, что комната стремительно заполняется дымом. Но вместо того, чтобы последовать Машиному совету (если можно так выразиться), она начала с удвоенной энергией искать завещание.
— Мне всего пару минуток надо, — говорила она себе под нос, уже (слава Богу!) не заботясь о том, чтобы аккуратно складывать изымаемые из сундука вещи. Она яростно выбрасывала их, до последнего надеясь, что еще немного и проклятая бумажка найдется. Эх, если б знать, что Маша придет именно этой ночью!
— Вилена! — заорала Маша, увидев, что женщина и не думает сдаваться, а с упорством самоубийцы окапывается вещами. — Вы сдурели? Каждая минута на счету. Мы выйдем через дверь.
Егор, который снаружи подкидывал и подкидывал солому, обнаруженную в избытке в сарае у старухи, так не думал и радовался сухой и ветреной погоде, благодаря которой ветхое крыльцо легко взялось, отрезая пленницам путь к спасению.
Убедившись, что никакие высшие силы не смогут уже потушить адово пламя, зажженное простым человеком по имени Егор, он крикнул (но не для того, чтобы его услышали в доме, а в надежде докричаться до небес — убедить, оправдать чудовищный поступок, который только что хладнокровно совершил).
— Сдохните, ведьмы!
И убежал трусливо на безопасное расстояние, еще раз посмотрел на взвивающееся к темным небесам пламя, превратившее эту ночь в кровавый рассвет, и бросился прочь, закрывая уши руками, чтобы не слышать отчаянных женских криков, давно звучащих в его голове. «Все по правде, все по правде», — повторял он, упорно не замечая, что рыдает.
— Сдохните, ведьмы! — услышала Маша и даже сквозь шум, треск и собственный ужас, который не помогал, а мешал соображать и поступать здраво, узнала Егора.
«Вот, значит, как?» — Маша тяжело дышала, но теперь, когда их спасение зависело уже не от минут, а секунд, которые и так были потеряны и по-прежнему утекали за пустой болтовнёй, она перестала соображать, что делает.
Наскоро замотав лицо мокрой тряпкой кинулась она к двери, хотя еще издали было очевидно, что путь отрезан.
Деревянное крыльцо сгорело. Огонь, прожорливо проглотив и солому, и ступеньки, и перила, не насытился и с аппетитом вгрызся в дверь.
Когда Маша, прикрыв от дыма глаза, пробралась наощупь к порогу, горячей волной ее откинуло назад.
Услышав звук падающего тела, Агафья, прикрывая передником лицо, рванула к Маше. Изба уже полностью подавилась дымом. Дышать становилось все труднее и труднее.
— Маша, Маша, ты где? — Агафья попыталась кричать, но тут же зашлась в сухом приступе кашля. Несмотря на то, что, как ей казалось, она могла ориентироваться в своем небольшом домике с закрытыми глазами, она поняла, что потерялась и представления не имеет, где дверь, где стол и, главное, где Маша.
Не дождавшись дополнительных приглашений, Маша стянула шляпу, растрепала рукой волосы, села на сундук, потянулась к столу, допила то, что осталось в кружке, и в упор посмотрела на Агафью.
— Ну? И зачем я вам так срочно понадобилась?
Агафья, в которой время от времени просыпалась Вилена, иронично, как поступить могла только последняя, вскинула брови, и заметила.
— Не особенно ты торопилась, как я посмотрю.
Маша пожала плечами. Оправдываться она не планирует. Если кому-то, что-то не нравится, она и уйти может. В конце концов, вряд ли пожилая москвичка может быть ей чем-то полезной.
— Дела были у меня, — и без паузы продолжила. — Я сейчас себя чувствую, как будто бабушку месяц не навещала. Не приходила — значит, не могла. Говорите, что хотели, и я пойду. Хотя, — Маша автоматически бросила взгляд на зашторенное окно, где сквозь узкую щелку все же упрямо просачивалась ночь. — Дашу вы прогнали, и если меня в лесу сожрут волки, я к вам в обглоданном виде по ночам приходить буду.
Неожиданно Агафья хрипло рассмеялась, и Маша поняла, что нотаций больше не будет.
— Хорошо, — хлопнула старуха себя по коленям. — Я начну с конца. Ты мне нужна.
Конечно, Агафья могла запутать разговор так, чтобы вышло будто это Маша жить без Агафьи не сможет, но предыдущий опыт в совокупности с интуицией, которая уже не раз помогала ей в прошлом, подсказала действовать от обратного.
— Я нужна? — Агафья не удивилась, услышав в Машином голосе маленькую нотку разочарования на фоне равнодушия. Эту реакцию она, конечно, просчитала. — А я-то думала, это вы меня спасти жаждете.
— А ты погоди выводы делать, пока до конца меня не выслушаешь, — что ж за привычка у вас, у молодых, такая, — заговорила Агафья голосом постаревшей Вилены. — Если бы мы с тобой год назад встретились, моя помощь была бы бесценна. Пока была жива сестра старого Николаева мне поперек слово сказать никто не смел. Договор у нас с Софьей Петровной особый был.
— Договор? — переспросила Маша, впервые почувствовав, что не зря она в ночи к Агафье сорвалась. — Что за договор?
Теперь, поймав Машу на крючок, Агафья могла позволить себе удовольствие сделать вызывающую раздражение у собеседника паузу. Но не слишком длинную.
— Софья Петровна до нашего с ней знакомства считалась в доме едва ли не покойницей, что вполне устраивало ее братца. И хотя о мертвых плохо говорить не рекомендуется — возможно, для спасения собственной души — но я все же рискну. Редкостный мерзавец и душегуб был ныне почивший Александр Петрович. В кого Андрей Александрович таким порядочным уродился, ума не приложу.
— Ну уж, ну уж, — не могла из вредности согласится Маша. — Тот еще гусь.
Агафья нахмурилась. И веселье ее разом сразу пропало.
— Андрея не трожь. Он мне почти как сын. И я бы за честь такого сына иметь посчитала.
Поборов искушение вступить по этому вопросу в дискуссию, Маша просто пожала плечами.
— Но папенька у Андрея — паразит редкостный. Я сперва пока не пригляделась, думала, он за сестрой так бегает и переживает, потому что любит ее без памяти. Ага, как же — любил он кого в этой жизни. Меня так до последнего вздоха люто ненавидел, хотя бы уже и понять мог, что никакой опасности ему с моей стороны не будет. Я слово дала, и за него отвечаю.
Маша в сомнениях почесала лоб.
— Слово, данное мерзавцу, стоит держать?
— Любое слово держать следует, — строго сказала Агафья, но тут же добавила. — Впрочем, я и не ему слово дала, а Софье Петровне. Я когда ей рассказала, что все ее недуги в будущем лечатся на раз-два, и, если она меня слушаться будет, то до старости внуков доживет, София Петровна ответила, что не уверена относительно внуков, потому что совершенно не собирается замуж. А дабы заинтересованные особы в лице родственников не настаивали, то просит она поддерживать легенду о своем плохом самочувствии и распространять, что есть мочи, смертяшкины разговоры вокруг ее, Софьи Петровны, персоны. Взамен, она обещает мне жизнь в полное удовольствие, заграничные поездки и лечебные курорты. Словом, все, о чем может только мечтать сорокалетняя старущенция вроде меня.
— Все равно не поняла, — мотнула головой Маша. — А причем здесь мерзавец Александр Петрович? Какой ему прок любовь к сестре изображать?
— Из-за денег, конечно. Я так понимаю, его отец иллюзий относительно сына не питал, и тот после смерти родителей, был опекуном сестры ровно до того момента, пока она не решит самостоятельно распоряжаться своими деньгами. А ее самостоятельность могла дойти до того, что свои деньги она вполне была способна отписать какому-нибудь монастырю. Поэтому братец и потакал всем ее капризам тем более, что она оказала ему услугу, так и не выйдя замуж. Да и дома-то нас почти не бывало, — Агафья замечталась и расплылась в нездешней улыбке.
— А потом она взяла и умерла? Почему же о вас не позаботилась? — с досадой выпалила Маша, словно это ее лишили наследства.
Агафья вернулась в настоящее время, прищурилась. Наконец, она дошла до самого главного.
— Кто сказал, что не позаботилась?
Маша на мгновение задумалась, потом ухмыльнулась и многозначительно осмотрела жилище Агафьи. Оно выглядело так, точно иллюстраторы книг из Машиного детства тоже побывали в прошлом и, вдохновившись лесной избушкой на окраине имения Николаевых, накропали несколько сот вариантов домика Бабы Яги.
— Вы курите? — неожиданно спросила Маша. Будет здорово, если курит.
Агафья...нет, это была уже Вилена — бросила на Машу заинтересованный взгляд.
— Когда-то...давно. В прошлом, — когда они обе поняли, что Агафья сказала, расхохотались так, что даже Егор на улице из своего укрытия в кустах услышал.
«Ишь, ржут, как кобылы! Уже задумали что-то. Да, что же это, братцы, делается. Средь ночи, когда все люди добрые спят, ведьмы эти гогочут, пакости сочиняют», — покачал головой Егор. Недоволен он был своей нерешительностью. Раздосадован медлительностью. — «Не зря Ольга Павловна мне дело такое важное поручила. Может, я и не для нее вовсе, а для России всей душегубство это должен учинить? Что же ты сидишь, Егор, в кустах, штаны просиживаешь?»
Вдохновив себя выше всякой меры, Егор решительно поднялся в полный рост и, почти не таясь, пошел к избе.
Маша с Агафьей, тем временем, отсмеялись вдоволь, притихли, погрустнели. Каждая сидела и о своей нелегкой доле размышляла.
— Я вообще-то не особо курю, — призналась Маша, доставая прихваченную из дома на всякий случай пачку. — Так баловалась иногда раньше. Угощайтесь, — протянула она сигареты Агафье.
Та нагнулась над столом, заглянула внутрь пачки.
— Так две всего осталось, — сказала она с намерением отказаться.
— Как раз нам с вами, — пожала Маша плечами равнодушно. — Самое время бросить окончательно, не находите?
Закурили и почти сразу закашлялись обе, но тушить сигареты не стали. Забытый войлок уже заложил уши. Маша попыталась выпустить дым колечками, но как раньше не умела, так и сейчас не вышло.
— И как же о вас Софья Петровна позаботилась? Ферму эту что ли выделила и подъемные на хозяйство дала?
Разомлев, Агафья хихикнула, оценив Машину шутку, и откинулась назад, упершись головой о стену.
— Зря смеешься, — она закрыла глаза. — Когда братец ее меня на улицу вышвырнул, я эту ферму за дворец считала. Спасибо Андрей Александрович с голоду не дал умереть.
Каждый раз, когда Агафья упоминала имя Николаева, Маша непроизвольно вставала в стойку. Ей что-то совсем не нравилось, как ее тело на одно упоминание о нем реагировало — томилось как будто, вздрагивало.
— Что же Андрей Александрович обратно в дом вас не забрал? Раз он такой замечательный.
Агафья приоткрыла один глаз и снисходительно моргнула.
— Мало ты, Маша, в нашем времени пожила еще. Не мог он против отца пойти. Не забывай, что пока Александр Петрович жив был — все это, — она нарисовала в воздухе радугу, — ему принадлежало.
— Допустим. Но вы все отвлекаетесь. Если после смерти вашей Софьи Петровны ее брат вас сюда, как в дом престарелых отравил, в чем же ее забота выражается?
Агафья кивнула, как бы говоря «правильные вопросы задаешь, девочка». Свеча на столе догорела, но Маша, поискав глазами, обнаружила на полке новую, и, не тревожа Агафью (опять мысль потеряет, чего доброго), зажгла ее и поставила вместо первой.
— Софья Петровна еще когда здорова была, все думала, как меня после своей смерти обеспечить. Я уж ей пыталась объяснить, что у меня шансов помереть раньше гораздо больше. Но она и слушать не хотела. Я первой умру, Агафья — сказала, как отрезала. Упрямая она была.... Соня, — голос Агафьи дрогнул, глаза мокрые стали, и Маша, чтобы не проникнуться, отвернулась — не ее это дело. Она погасила о край свечи истлевший окурок, не нашла, куда выбросить и оставила его в кулачке.
— И придумала что-нибудь? Софья Петровна?
— Конечно, — при воспоминании о ловкости своей мертвой подруги, она горделиво улыбнулась. — Софья Петровна мне все свои драгоценности завещала. Она их в доме спрятала, чтобы брат ее с женой до них не добрались, а мне подсказку оставила. Говорит, когда придет время, забери их и в лесу перепрячь. А потом уезжай отсюда, куда хочешь. А лучше заграницу.
— Ага, туда всегда лучше, — хмыкнула Маша. Она уже догадалась, каким будет финал этой истории. — Но забрать драгоценности из тайника вы не успели.
— Не успела, — согласилась Агафья печально. — Я даже оглянуться не успела, как ирод этот меня на улицу с узелком выставил. Да если бы и успела, толку что? После смерти Сони у меня возможности свободно по дому бродить не стало.
Уже на предпоследнем предложении Маша стала задумчиво барабанить пальцами по столу. Понятно, зачем она Агафье нужна. Маша, пока не вылетела вон замуж за Бархатова, как раз-таки может спокойно шастать, куда ей вздумается. А, значит, и наследство Агафьи раздобыть способна. Не даром, конечно. С деньгами-то своими куда интереснее в девятнадцатом веке жить. И шансов в двадцать первый перебраться прибавляется. А еще она от Николаева больше зависеть не будет...
— Хорошо, я согласна. Давайте вашу карту сокровищ.
Не удивившись, ни решению Маши, ни ее проницательности Агафья бодренько вскочила (с гораздо большим энтузиазмом, чем передвигалась до этого) и двинулась за покрывало.
— Идем со мной.
Неладное Маша почувствовала только минут через пять. Все это время она стояла и молча наблюдала, как Агафья тщетно копается в сундуках, пытаясь разыскать завещание Софьи Петровны. И тут до нее долетел сначала звук, а затем и запах, который вызвал крайне неприятные ассоциации.
— Черт! Мы же горим!
Агафья так увлеклась поисками бумаги, где рукой Софьи Петровны была зашифрована подсказка, а поэтому ее ценность равнялась со стоимостью ленинградского фарфора в советском серванте, и в связи с чем пожилая женщина спрятала бумажку эту с особой тщательностью (а как известно, если женщина прячет что-то с особой тщательностью, то потом ни за что самостоятельно не найдет) — в общем, она так закопалась в своих сундуках, что не сразу поняла, о чем речь.
— Горим, горим, — бормотала она вслед за Машей, не прекращая своего увлекательного занятия. — Сейчас, сейчас… поняла я, что горим. Хотя, с другой стороны — куда тебе, Маша, особенно торопиться? Сейчас найдем записку, подумаем за чаем, тьфу, травяным, куда Сонечка драгоценности могла спрятать, а там и рассвет. Куда же я ее засунула?
Тем временем, Маша искала источник запаха гари. Сначала она предположила, что кто-то из них плохо затушил окурок, но вскоре, когда темный дым повалил в дверные щели, все стало слишком очевидно.
— Бросьте уже! — закричала она, оглядываясь в поисках тряпок и воды. — Мы реально горим. Надо выбираться отсюда. Еще не хватало зажариться в девятнадцатом веке. Более бесславной смерти и не придумаешь.
В какой-то момент она поняла, что тратить время на поиски ненужной Агафье тряпки просто смешно — еще чуть-чуть и все здесь станет ненужным, включая их самих. Поэтому она схватила выходной передник хозяйки, ловким броском не состоявшейся из-за внезапно прекратившего расти ввысь тела баскетболистки забросила его в ведро с ключевой водой.
— Вилена, скорее сюда — хватит тупить.
Только тут Агафья, услышав искреннюю панику и страх в голосе бесстрашной Маши, подняла голову и с удивлением обнаружила, что комната стремительно заполняется дымом. Но вместо того, чтобы последовать Машиному совету (если можно так выразиться), она начала с удвоенной энергией искать завещание.
— Мне всего пару минуток надо, — говорила она себе под нос, уже (слава Богу!) не заботясь о том, чтобы аккуратно складывать изымаемые из сундука вещи. Она яростно выбрасывала их, до последнего надеясь, что еще немного и проклятая бумажка найдется. Эх, если б знать, что Маша придет именно этой ночью!
— Вилена! — заорала Маша, увидев, что женщина и не думает сдаваться, а с упорством самоубийцы окапывается вещами. — Вы сдурели? Каждая минута на счету. Мы выйдем через дверь.
Егор, который снаружи подкидывал и подкидывал солому, обнаруженную в избытке в сарае у старухи, так не думал и радовался сухой и ветреной погоде, благодаря которой ветхое крыльцо легко взялось, отрезая пленницам путь к спасению.
Убедившись, что никакие высшие силы не смогут уже потушить адово пламя, зажженное простым человеком по имени Егор, он крикнул (но не для того, чтобы его услышали в доме, а в надежде докричаться до небес — убедить, оправдать чудовищный поступок, который только что хладнокровно совершил).
— Сдохните, ведьмы!
И убежал трусливо на безопасное расстояние, еще раз посмотрел на взвивающееся к темным небесам пламя, превратившее эту ночь в кровавый рассвет, и бросился прочь, закрывая уши руками, чтобы не слышать отчаянных женских криков, давно звучащих в его голове. «Все по правде, все по правде», — повторял он, упорно не замечая, что рыдает.
Глава двадцатая шестая
— Сдохните, ведьмы! — услышала Маша и даже сквозь шум, треск и собственный ужас, который не помогал, а мешал соображать и поступать здраво, узнала Егора.
«Вот, значит, как?» — Маша тяжело дышала, но теперь, когда их спасение зависело уже не от минут, а секунд, которые и так были потеряны и по-прежнему утекали за пустой болтовнёй, она перестала соображать, что делает.
Наскоро замотав лицо мокрой тряпкой кинулась она к двери, хотя еще издали было очевидно, что путь отрезан.
Деревянное крыльцо сгорело. Огонь, прожорливо проглотив и солому, и ступеньки, и перила, не насытился и с аппетитом вгрызся в дверь.
Когда Маша, прикрыв от дыма глаза, пробралась наощупь к порогу, горячей волной ее откинуло назад.
Услышав звук падающего тела, Агафья, прикрывая передником лицо, рванула к Маше. Изба уже полностью подавилась дымом. Дышать становилось все труднее и труднее.
— Маша, Маша, ты где? — Агафья попыталась кричать, но тут же зашлась в сухом приступе кашля. Несмотря на то, что, как ей казалось, она могла ориентироваться в своем небольшом домике с закрытыми глазами, она поняла, что потерялась и представления не имеет, где дверь, где стол и, главное, где Маша.
