Макнэлл поднялся и приблизился к прозрачной стене. Вид его был не испуганным, но настороженным. Раджер приложил палец к небольшому квадрату сенсора, расположенного слева от камеры на уровне глаз, деактивировав таким образом звуковой барьер между помещениями.
- Макнэлл, есть возможность прослушать курс лекций в рамках образовательной инициативы континентальных тюрем, - без особых интонаций сообщил он. – Вот преподаватель, студент столичного университета Сэм Логсон. Лично я рекомендую ответить согласием.
Заключённый несомненно удивился, слегка приподнял брови, а затем принялся смотреть на меня особенно пристально. Так, словно я неожиданно заявился к нему на собеседование, и он пытался понять, есть ли у меня достаточный потенциал, чтобы быть принятым на работу.
- И какова же тема курса? – поинтересовался он, снова обращая взор на Раджера.
- Теоретическая астрономия, - не моргнув глазом, ответил тот.
Макнэлл не рассмеялся в голос, но плечи его недвусмысленно затряслись.
- На каком курсе вы обучаетесь? – просил он у меня. – Впрочем, это неважно. Вы действительно рассчитываете научить меня чему-то новому в этой области?
Я почувствовал себя неожиданно спокойно. Наверное, потому, что уже успел понять: моя основная миссия в данном заведении вовсе не в том, чтобы повышать чей-либо уровень квалификации.
- Нет, - честно ответил я. – Но я надеялся, что, быть может, вы сможете научить чем-то новому меня?
Молчание. За которым последовал совершенно неожиданный для меня ход.
- Стало быть, вы обучаетесь на кафедре теоретической астрономии. К какой категории по классификации Файнса относится гамма созвездия Акации?
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить материал.
- К категории 4, - уверенно сказал я.
- Почему?
Складывалось впечатление, будто я и вправду прохожу интервью или устный экзамен.
- Потому что на планете нет разумной жизни, - ответил я, можно сказать, по учебнику.
- А как же пятнистые мустанги?
Если он пытался таким образом меня завалить, то весьма неудачно.
- Это животные, а не разумная раса, - протянул я, давая понять, что делаю сейчас совершенно тривиальное утверждение.
- А из каких соображений вы делаете такой вывод? – не согласился с тривиальностью моего ответа Макнэлл. – Пятнистые мустанги умны и умеют находить оригинальные решения абсолютно новых задач.
Это заявление немного поколебало мою уверенность, но не настолько, чтобы всерьёз изменить мнение.
- Многие животные умеют находить новые решения, - возразил я. – Интеллект пятнистых мустангов приблизительно соответствует интеллекту человекообразных обезьян. Они умны, безусловно, но этого недостаточно, чтобы причислить их к разумным расам.
- А каким способом вы можете определить уровень их интеллекта? – и не думал прекращать расспросы (или экзамен?) капитан.
Раджер переводил взгляд с него на меня и обратно, несомненно тоже видя в происходящем нечто нестандартное, но пока не вмешивался.
- В случае с обезьянами использовался главным образом коэффициент энцефализации, основанный на отношении массы тела к массе мозга. – Сколь ни забавно, эта дискуссия меня не раздражала, а, наоборот, становилась интересной. – Как вы наверняка знаете, результат человекообразных обезьян по этому показателю – около двух, в то время как у людей – семь. Согласитесь, что, как бы ни был высок уровень обезьян, эти результаты несопоставимы.
- Вот только к животным, обитающим на большей части других планет, EQ (*сокращённо - коэффициент энцефализации) оказался неприменим, - напомнил Макнэлл.
- Справедливо. – Я мельком покосился на тюремщика, явно потерявшего нить нашего разговора. – Равно как и к земным животным, если они не являются млекопитающими. К птицам, например. Но ведь была разработана новая мера. Уравнение Батхольда подходит для инопланетных животных, не только для наших. И, понятное дело, не только для млекопитающих. По этому показателю уровень разумных рас составляет от 11 до 17. Результат обезьян – 5, а пятнистых мустангов – приблизительно 6.
- От 11 до 17 – это огромный разброс, - заметил бывший капитан, похоже, не услышавший из моих уст ни одного нового слова. – И что означает в этом контексте приблизительно шесть, мало кто способен предугадать.
- Насколько мне известно, взгляды учёных на этот счёт не слишком расходятся, - настаивал я.
- Я не учёный, зато мне неоднократно доводилось видеть на практике, на что способны существа, пренебрежительно награждённые людьми такими оценками, как пять или четыре. – Капитан явно предпочитал, чтобы последнее слово оставалось за ним. Что, впрочем, неудивительно, если учитывать его недавнюю должность. – На мой взгляд, люди берут на себя слишком много, щедро раздавая ярлыки всем живым существам. Впрочем, оставим. Ответьте мне на другой вопрос. Отчего планета Ярон-2 получила категорию «две трети»?
Тут меня было не смутить: эту тему наш лектор по планетарным классификациям обсуждал на одном из самых первых занятий.
- Учёные долгое время не могли определить, относятся ли её обитатели к гуманоидам, - отозвался я. С одной стороны, строение их тела в целом напоминает человеческое, но с другой, наличие трёх пар рук и двух пар глаз несколько портит картину. Поэтому долгое время категорию записывали как «2/3», что в результате начали читать как «две трети». Прочтение, хоть и неправильное, так и закрепилось.
Я ожидал, что «экзаменатор» останется удовлетворён правильным ответом. Ответ он и не оспаривал, но вот смотрел на меня несколько странно, будто силился в чём-то разобраться и всё никак не мог. Наконец, он перевёл взгляд на Раджера и сообщил:
- Хорошо, я согласен на занятия.
Мы с тюремщиком переглянулись, и, кажется, оба с трудом удержались от вздоха облегчения.
- Какое время вам подойдёт? – спросил у меня Раджер.
- Я веду группу по вторникам и средам с четырёх до пяти. Могу приходить сюда прямо в пять либо делать перерыв до шести.
Варианта, наоборот, приезжать в тюрьму раньше у меня не было.
- Лучше в пять, - высказался Макнэлл прежде, чем Раджер успел произнести хоть слово. – В шесть начинается смена Кортона. Вряд ли нашему юному преподавателю стоит это наблюдать, - пояснил он, обращаясь теперь только к тюремщику.
Тот, в отличие от меня, понял, о чём идёт речь, и незамедлительно кивнул, проявив неожиданную солидарность с заключённым.
Решение было принято, и я улетел, предварительно подтвердив, что снова прибуду в тюрьму в следующий вторник.
Быть может, этого признания следует стыдиться, но к моменту возвращения домой я успел практически забыть о тяготах жизни в заключении. Накопилась собственная усталость, а дорога на общественном транспорте выматывала, учитывая, что мне приходилось пересечь приличную часть нашего совсем не маленького города. Частный транспорт у меня тоже имелся, но он предназначался для несколько иных целей. Для каковых я его, по иронии судьбы, использовать как раз и не мог.
Дверь подъезда была заперта, и я открыл её, приложив большой палец правой руки к так называемой «замочной скважине». Ничего общего со скважиной кружок сенсорной панели не имел, но название, насколько мне известно, сохранилось с тех давних времён, когда речь действительно шла о сквозном отверстии. Поднявшись на третий этаж, я повторил процедуру с дверью собственной квартиры, а затем ещё и посмотрел в глазок. Сверив с базой данных как отпечаток пальца, так и сетчатку, компьютер признал меня хозяином, и дверь беззвучно отъехала в сторону, чтобы снова закрыться, определив, что я уже внутри.
Некоторые использовали более новую охранную технологию, считавшуюся менее энергозатратной для жильца. Компьютер просто сканировал внешность приближающегося к двери человека и автоматически отпирал квартиру в случае, если признавал в нём одного из хозяев квартиры (или их родных и друзей, получивших постоянный доступ). Иногда к этой системе добавлялось опознавание голоса. Но этот способ, хоть и более современный, уже успел получить славу не слишком надёжного. При определённом уровне фантазии и технологической подкованности компьютер не слишком сложно было обмануть. Так что я, вместе со многими другими владельцами квартир, предпочитал подождать, пока систему усовершенствуют, используя тем временем более проверенные средства. Не так чтобы уровень преступности у нас зашкаливал, но, как и в любом большом городе, случалось всякое.
Свет в прихожей включился автоматически, и я приступаю к тому, что нуждается в моём руководстве.
- Температура в гостиной?
Ничего не происходит. Умный дом воспринял фразу как команду и ждёт продолжения. Я раздражённо закатываю глаза.
- Какова температура в гостиной? – произношу я, на сей раз используя вопросительное слово.
- Девятнадцать градусов по Цельсию, - тут же отвечает компьютер.
- Подними до двадцати двух.
Мой слух мгновенно улавливает тихий гул заработавшего кондиционера.
- Наполни ванну. На две трети. Температура воды – тридцать семь градусов.
- Количество пены? – уточняет компьютер.
- Третий уровень. Одно полотенце для тела. Один комплект пижамы, умеренно подогретый, - продолжаю раздавать указания я, походя к шкафу.
Снимаю с выдвинувшейся мне навстречу полки заказанное бельё и шагаю в ванную. Настало время процедуры, которую я позволяю себе лишь раз в десять дней.
В шкафчике под зеркалом много флаконов и баночек, наличие которых в ванной комнате никого не удивит, но точное назначение которых при этом мало кому известно. Я достаю две такие баночки и ставлю на стеклянную полку. В одной – густая мазь малоприятного коричневого оттенка. Я начинаю щедро наносить её на висок, постепенно спускаясь ниже, вдоль линии уха, к краю челюсти. Потом повторяю процедуру со второй стороной лица. Дальше на очереди – лоб и подбородок. Выжидаю положенные пять минут. Смываю мазь почти прозрачной жидкостью из флакона. Тщательно вытираюсь полотенцем. И внимательно смотрю на себя в зеркало.
На лице начинают постепенно, практически на глазах, проявляться тонкие углубления, словно шрамы, обрамляющие его со всех сторон. Я прикладываю к ним обе руки – большие пальцы внизу, на подбородке, средние и указательные – выше, в районе висков. И медленно снимаю лицо. Точнее сказать, маску, усовершенствованную настолько, что от настоящего лица её не отличишь никак – ни на цвет, ни на ощупь, ни по капелькам пота, проступающим на лбу, ни по их отсутствию в жаркую погоду. Плод идеального труда искуснейшего специалиста. И даже не одного, ибо первичный рисунок создавал первоклассный художник, предварительно рассмотревший и тщательно измеривший моё лицо. Моё подлинное лицо. Женское.
Глаза, понятное дело, те же, стального серого цвета, ресницы тоже и в маске собственные: они не слишком длинные, не завиваются кверху, словом, не выдают свою хозяйку излишней женственностью. А вот линия бровей уже иная, вразлёт, в отличие от тех, что на маске, более густых и менее изогнутых. Подбородок стал уже, изменилась форма носа: у маски он побольше, крылья пошире, в то время как мой настоящий – чуть-чуть вздёрнутый. Цвет кожи сейчас ощутимо бледнее – не только из-за постоянного её пребывания под маской, я вообще не смуглая от природы. Словом, иное лицо, иные черты, иной пол – всё иное.
Из-за заполняющейся горячей водой ванны зеркало запотело. Аккуратно опустив маску в миску, наполненную специальным раствором, я протёрла стекло рукавом и осторожно коснулась подушечками пальцев отражения собственного лба. Медленно провела рукой вниз, «по щеке». Иногда мне кажется, что я начинаю забывать этот образ, настолько привычным становится тот, второй.
Замдиректора тюрьмы был прав, говоря о том, что пратонцам на Новой Земле лучше иметь сыновей. Когда-то давно, во времена Второй Межзвёздной Экспансии, многие люди селились небольшими группами на казавшихся пригодными для жизни планетах. Вроде бы они даже получали под это дело неплохие субсидии, поскольку таким образом земное правительство выясняло, какие новые миры подходили для более основательного заселения. Пратон был одной из таких планет. Кислород, жидкая вода, вполне сносная для человека температура – казалось, всё прекрасно. Но вскоре на планете обнаружились источники сильного радиоактивного излучения не слишком понятной природы. Многие мигранты умерли, остальные спешно перебрались к своим собратьям, обосновавшимся на других, более благополучных, звёздах. И лишь позднее обнаружилось, что то воздействие, которому успели подвергнуться пратонцы, возымело определённый генетический эффект, проявлявшийся исключительно у девочек. Это было не уродство, не болезнь, можно было бы даже сказать, наоборот, подарок природы. Пратонки обладали своего рода сверхспособностями, быть может, не слишком внушительными, но всё же недоступными обычным людям. Способности были связаны с мозговыми функциями и проявлялись у разных женщин несколько по-разному. Довольно распространённым вариантом был телекинез. Не мощный, но позволявший передвинуть не слишком тяжёлый предмет на десять-пятнадцать сантиметров.
«В чём же проблема?» - спросите вы. Проблема, как и в большинстве случаев, в людях. Наука до сих пор не могла объяснить природу феномена пратонцев, и необычная природа их – наших – способностей не давала покоя как правительству Новой Земли, так и профессорам всех мастей. Раскрыть секрет телекинеза и подобных ему явлений, объяснить и научиться воссоздавать то, что, согласно известным законам физики, должно лежать в плоскости невозможного, - это считалось задачей планетарного значения. Поэтому пратонок брали в оборот и вынуждали регулярно проходить всевозможные проверки, сканирования, облучения и томографии. Это не только существенно ограничивало их жизнь, но и имело пагубные последствия для здоровья. Однако правительство не отступало, считая, что здоровьем немногочисленных представительниц генменьшинства можно пожертвовать ради того, что считалось интересом человечества в целом.
Моя мать не выдержала этих проверок. Она умерла в возрасте тридцати шести лет. Но прежде успела предпринять меры, чтобы оградить свою дочь от такой же судьбы. Использовав самые разные связи, в том числе знакомства моего отца, выдающегося исследователя-физика, а также наладив ради этой цели контакты с не вполне законопослушными дельцами, она сумела организовать для меня – тогда ещё ребёнка - новые документы и новое лицо. И с Северного континента на Южный вместе со своими родителями переселилась уже не Саманта, а Сэм Логсон. Даже опознавательную систему, основанную на отпечатках пальцев, удалось обмануть: помимо маски я получила столь же виртуозно сделанную «перчатку», неотличимую от подлинной кожи. Со временем всё это пришлось обновить, но старые связи сохранились, так что с особыми сложностями повторный процесс сопряжён не был.
Убитый горем отец бросил государственную службу, не прислушиваясь к тщетным попыткам начальства отговорить его от этого шага. Своими изобретениями он продолжил заниматься в домашней лаборатории и, можно сказать, нашёл утешение в работе, хотя мать пережил только на десять лет.
Они ушли, а я осталась жить и ненавидеть эту планету всеми фибрами души.
- Макнэлл, есть возможность прослушать курс лекций в рамках образовательной инициативы континентальных тюрем, - без особых интонаций сообщил он. – Вот преподаватель, студент столичного университета Сэм Логсон. Лично я рекомендую ответить согласием.
Заключённый несомненно удивился, слегка приподнял брови, а затем принялся смотреть на меня особенно пристально. Так, словно я неожиданно заявился к нему на собеседование, и он пытался понять, есть ли у меня достаточный потенциал, чтобы быть принятым на работу.
- И какова же тема курса? – поинтересовался он, снова обращая взор на Раджера.
- Теоретическая астрономия, - не моргнув глазом, ответил тот.
Макнэлл не рассмеялся в голос, но плечи его недвусмысленно затряслись.
- На каком курсе вы обучаетесь? – просил он у меня. – Впрочем, это неважно. Вы действительно рассчитываете научить меня чему-то новому в этой области?
Я почувствовал себя неожиданно спокойно. Наверное, потому, что уже успел понять: моя основная миссия в данном заведении вовсе не в том, чтобы повышать чей-либо уровень квалификации.
- Нет, - честно ответил я. – Но я надеялся, что, быть может, вы сможете научить чем-то новому меня?
Молчание. За которым последовал совершенно неожиданный для меня ход.
- Стало быть, вы обучаетесь на кафедре теоретической астрономии. К какой категории по классификации Файнса относится гамма созвездия Акации?
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить материал.
- К категории 4, - уверенно сказал я.
- Почему?
Складывалось впечатление, будто я и вправду прохожу интервью или устный экзамен.
- Потому что на планете нет разумной жизни, - ответил я, можно сказать, по учебнику.
- А как же пятнистые мустанги?
Если он пытался таким образом меня завалить, то весьма неудачно.
- Это животные, а не разумная раса, - протянул я, давая понять, что делаю сейчас совершенно тривиальное утверждение.
- А из каких соображений вы делаете такой вывод? – не согласился с тривиальностью моего ответа Макнэлл. – Пятнистые мустанги умны и умеют находить оригинальные решения абсолютно новых задач.
Это заявление немного поколебало мою уверенность, но не настолько, чтобы всерьёз изменить мнение.
- Многие животные умеют находить новые решения, - возразил я. – Интеллект пятнистых мустангов приблизительно соответствует интеллекту человекообразных обезьян. Они умны, безусловно, но этого недостаточно, чтобы причислить их к разумным расам.
- А каким способом вы можете определить уровень их интеллекта? – и не думал прекращать расспросы (или экзамен?) капитан.
Раджер переводил взгляд с него на меня и обратно, несомненно тоже видя в происходящем нечто нестандартное, но пока не вмешивался.
- В случае с обезьянами использовался главным образом коэффициент энцефализации, основанный на отношении массы тела к массе мозга. – Сколь ни забавно, эта дискуссия меня не раздражала, а, наоборот, становилась интересной. – Как вы наверняка знаете, результат человекообразных обезьян по этому показателю – около двух, в то время как у людей – семь. Согласитесь, что, как бы ни был высок уровень обезьян, эти результаты несопоставимы.
- Вот только к животным, обитающим на большей части других планет, EQ (*сокращённо - коэффициент энцефализации) оказался неприменим, - напомнил Макнэлл.
- Справедливо. – Я мельком покосился на тюремщика, явно потерявшего нить нашего разговора. – Равно как и к земным животным, если они не являются млекопитающими. К птицам, например. Но ведь была разработана новая мера. Уравнение Батхольда подходит для инопланетных животных, не только для наших. И, понятное дело, не только для млекопитающих. По этому показателю уровень разумных рас составляет от 11 до 17. Результат обезьян – 5, а пятнистых мустангов – приблизительно 6.
- От 11 до 17 – это огромный разброс, - заметил бывший капитан, похоже, не услышавший из моих уст ни одного нового слова. – И что означает в этом контексте приблизительно шесть, мало кто способен предугадать.
- Насколько мне известно, взгляды учёных на этот счёт не слишком расходятся, - настаивал я.
- Я не учёный, зато мне неоднократно доводилось видеть на практике, на что способны существа, пренебрежительно награждённые людьми такими оценками, как пять или четыре. – Капитан явно предпочитал, чтобы последнее слово оставалось за ним. Что, впрочем, неудивительно, если учитывать его недавнюю должность. – На мой взгляд, люди берут на себя слишком много, щедро раздавая ярлыки всем живым существам. Впрочем, оставим. Ответьте мне на другой вопрос. Отчего планета Ярон-2 получила категорию «две трети»?
Тут меня было не смутить: эту тему наш лектор по планетарным классификациям обсуждал на одном из самых первых занятий.
- Учёные долгое время не могли определить, относятся ли её обитатели к гуманоидам, - отозвался я. С одной стороны, строение их тела в целом напоминает человеческое, но с другой, наличие трёх пар рук и двух пар глаз несколько портит картину. Поэтому долгое время категорию записывали как «2/3», что в результате начали читать как «две трети». Прочтение, хоть и неправильное, так и закрепилось.
Я ожидал, что «экзаменатор» останется удовлетворён правильным ответом. Ответ он и не оспаривал, но вот смотрел на меня несколько странно, будто силился в чём-то разобраться и всё никак не мог. Наконец, он перевёл взгляд на Раджера и сообщил:
- Хорошо, я согласен на занятия.
Мы с тюремщиком переглянулись, и, кажется, оба с трудом удержались от вздоха облегчения.
- Какое время вам подойдёт? – спросил у меня Раджер.
- Я веду группу по вторникам и средам с четырёх до пяти. Могу приходить сюда прямо в пять либо делать перерыв до шести.
Варианта, наоборот, приезжать в тюрьму раньше у меня не было.
- Лучше в пять, - высказался Макнэлл прежде, чем Раджер успел произнести хоть слово. – В шесть начинается смена Кортона. Вряд ли нашему юному преподавателю стоит это наблюдать, - пояснил он, обращаясь теперь только к тюремщику.
Тот, в отличие от меня, понял, о чём идёт речь, и незамедлительно кивнул, проявив неожиданную солидарность с заключённым.
Решение было принято, и я улетел, предварительно подтвердив, что снова прибуду в тюрьму в следующий вторник.
Быть может, этого признания следует стыдиться, но к моменту возвращения домой я успел практически забыть о тяготах жизни в заключении. Накопилась собственная усталость, а дорога на общественном транспорте выматывала, учитывая, что мне приходилось пересечь приличную часть нашего совсем не маленького города. Частный транспорт у меня тоже имелся, но он предназначался для несколько иных целей. Для каковых я его, по иронии судьбы, использовать как раз и не мог.
Дверь подъезда была заперта, и я открыл её, приложив большой палец правой руки к так называемой «замочной скважине». Ничего общего со скважиной кружок сенсорной панели не имел, но название, насколько мне известно, сохранилось с тех давних времён, когда речь действительно шла о сквозном отверстии. Поднявшись на третий этаж, я повторил процедуру с дверью собственной квартиры, а затем ещё и посмотрел в глазок. Сверив с базой данных как отпечаток пальца, так и сетчатку, компьютер признал меня хозяином, и дверь беззвучно отъехала в сторону, чтобы снова закрыться, определив, что я уже внутри.
Некоторые использовали более новую охранную технологию, считавшуюся менее энергозатратной для жильца. Компьютер просто сканировал внешность приближающегося к двери человека и автоматически отпирал квартиру в случае, если признавал в нём одного из хозяев квартиры (или их родных и друзей, получивших постоянный доступ). Иногда к этой системе добавлялось опознавание голоса. Но этот способ, хоть и более современный, уже успел получить славу не слишком надёжного. При определённом уровне фантазии и технологической подкованности компьютер не слишком сложно было обмануть. Так что я, вместе со многими другими владельцами квартир, предпочитал подождать, пока систему усовершенствуют, используя тем временем более проверенные средства. Не так чтобы уровень преступности у нас зашкаливал, но, как и в любом большом городе, случалось всякое.
Свет в прихожей включился автоматически, и я приступаю к тому, что нуждается в моём руководстве.
- Температура в гостиной?
Ничего не происходит. Умный дом воспринял фразу как команду и ждёт продолжения. Я раздражённо закатываю глаза.
- Какова температура в гостиной? – произношу я, на сей раз используя вопросительное слово.
- Девятнадцать градусов по Цельсию, - тут же отвечает компьютер.
- Подними до двадцати двух.
Мой слух мгновенно улавливает тихий гул заработавшего кондиционера.
- Наполни ванну. На две трети. Температура воды – тридцать семь градусов.
- Количество пены? – уточняет компьютер.
- Третий уровень. Одно полотенце для тела. Один комплект пижамы, умеренно подогретый, - продолжаю раздавать указания я, походя к шкафу.
Снимаю с выдвинувшейся мне навстречу полки заказанное бельё и шагаю в ванную. Настало время процедуры, которую я позволяю себе лишь раз в десять дней.
В шкафчике под зеркалом много флаконов и баночек, наличие которых в ванной комнате никого не удивит, но точное назначение которых при этом мало кому известно. Я достаю две такие баночки и ставлю на стеклянную полку. В одной – густая мазь малоприятного коричневого оттенка. Я начинаю щедро наносить её на висок, постепенно спускаясь ниже, вдоль линии уха, к краю челюсти. Потом повторяю процедуру со второй стороной лица. Дальше на очереди – лоб и подбородок. Выжидаю положенные пять минут. Смываю мазь почти прозрачной жидкостью из флакона. Тщательно вытираюсь полотенцем. И внимательно смотрю на себя в зеркало.
На лице начинают постепенно, практически на глазах, проявляться тонкие углубления, словно шрамы, обрамляющие его со всех сторон. Я прикладываю к ним обе руки – большие пальцы внизу, на подбородке, средние и указательные – выше, в районе висков. И медленно снимаю лицо. Точнее сказать, маску, усовершенствованную настолько, что от настоящего лица её не отличишь никак – ни на цвет, ни на ощупь, ни по капелькам пота, проступающим на лбу, ни по их отсутствию в жаркую погоду. Плод идеального труда искуснейшего специалиста. И даже не одного, ибо первичный рисунок создавал первоклассный художник, предварительно рассмотревший и тщательно измеривший моё лицо. Моё подлинное лицо. Женское.
Глаза, понятное дело, те же, стального серого цвета, ресницы тоже и в маске собственные: они не слишком длинные, не завиваются кверху, словом, не выдают свою хозяйку излишней женственностью. А вот линия бровей уже иная, вразлёт, в отличие от тех, что на маске, более густых и менее изогнутых. Подбородок стал уже, изменилась форма носа: у маски он побольше, крылья пошире, в то время как мой настоящий – чуть-чуть вздёрнутый. Цвет кожи сейчас ощутимо бледнее – не только из-за постоянного её пребывания под маской, я вообще не смуглая от природы. Словом, иное лицо, иные черты, иной пол – всё иное.
Из-за заполняющейся горячей водой ванны зеркало запотело. Аккуратно опустив маску в миску, наполненную специальным раствором, я протёрла стекло рукавом и осторожно коснулась подушечками пальцев отражения собственного лба. Медленно провела рукой вниз, «по щеке». Иногда мне кажется, что я начинаю забывать этот образ, настолько привычным становится тот, второй.
Замдиректора тюрьмы был прав, говоря о том, что пратонцам на Новой Земле лучше иметь сыновей. Когда-то давно, во времена Второй Межзвёздной Экспансии, многие люди селились небольшими группами на казавшихся пригодными для жизни планетах. Вроде бы они даже получали под это дело неплохие субсидии, поскольку таким образом земное правительство выясняло, какие новые миры подходили для более основательного заселения. Пратон был одной из таких планет. Кислород, жидкая вода, вполне сносная для человека температура – казалось, всё прекрасно. Но вскоре на планете обнаружились источники сильного радиоактивного излучения не слишком понятной природы. Многие мигранты умерли, остальные спешно перебрались к своим собратьям, обосновавшимся на других, более благополучных, звёздах. И лишь позднее обнаружилось, что то воздействие, которому успели подвергнуться пратонцы, возымело определённый генетический эффект, проявлявшийся исключительно у девочек. Это было не уродство, не болезнь, можно было бы даже сказать, наоборот, подарок природы. Пратонки обладали своего рода сверхспособностями, быть может, не слишком внушительными, но всё же недоступными обычным людям. Способности были связаны с мозговыми функциями и проявлялись у разных женщин несколько по-разному. Довольно распространённым вариантом был телекинез. Не мощный, но позволявший передвинуть не слишком тяжёлый предмет на десять-пятнадцать сантиметров.
«В чём же проблема?» - спросите вы. Проблема, как и в большинстве случаев, в людях. Наука до сих пор не могла объяснить природу феномена пратонцев, и необычная природа их – наших – способностей не давала покоя как правительству Новой Земли, так и профессорам всех мастей. Раскрыть секрет телекинеза и подобных ему явлений, объяснить и научиться воссоздавать то, что, согласно известным законам физики, должно лежать в плоскости невозможного, - это считалось задачей планетарного значения. Поэтому пратонок брали в оборот и вынуждали регулярно проходить всевозможные проверки, сканирования, облучения и томографии. Это не только существенно ограничивало их жизнь, но и имело пагубные последствия для здоровья. Однако правительство не отступало, считая, что здоровьем немногочисленных представительниц генменьшинства можно пожертвовать ради того, что считалось интересом человечества в целом.
Моя мать не выдержала этих проверок. Она умерла в возрасте тридцати шести лет. Но прежде успела предпринять меры, чтобы оградить свою дочь от такой же судьбы. Использовав самые разные связи, в том числе знакомства моего отца, выдающегося исследователя-физика, а также наладив ради этой цели контакты с не вполне законопослушными дельцами, она сумела организовать для меня – тогда ещё ребёнка - новые документы и новое лицо. И с Северного континента на Южный вместе со своими родителями переселилась уже не Саманта, а Сэм Логсон. Даже опознавательную систему, основанную на отпечатках пальцев, удалось обмануть: помимо маски я получила столь же виртуозно сделанную «перчатку», неотличимую от подлинной кожи. Со временем всё это пришлось обновить, но старые связи сохранились, так что с особыми сложностями повторный процесс сопряжён не был.
Убитый горем отец бросил государственную службу, не прислушиваясь к тщетным попыткам начальства отговорить его от этого шага. Своими изобретениями он продолжил заниматься в домашней лаборатории и, можно сказать, нашёл утешение в работе, хотя мать пережил только на десять лет.
Они ушли, а я осталась жить и ненавидеть эту планету всеми фибрами души.
