Как сверкал, как слепил и горел
Медный панцирь под хищной луною,
Как серебряным звоном летел
Мерный клекот над Русью лесною…
Арлета остро поглядывала на брата, перекусывая зубами льняную нитку, следила внимательно за его лицом, тоже хмурилась. А Годар откинулся от стола и теперь свел руки на груди, неотрывно глядел на Леду – то на косу ее, короной уложенную на голове, то на пальцы, что легко ныряли в кудрях довольного жениха.
Продолжала Леда свою песнь...
– Я красавиц таких, лебедей
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной.
Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?
Но допеть свое сказание ей не пришлось. Поднялся Годар, плечи широкие расправил, подошел к печи. Прямо против скамеечки задержался, где Леда сидела.
– Плохая твоя песня, невестушка! Не было такого, чтобы Змей девок из дому воровал! Все ложь! Впредь не смей здесь неправду петь - детей зря напугаешь.
Сказал и быстро из горницы вышел, сильно двери ногой толкнув. Видно было, что обозлился страшно. Леда едва могла удержать слез, вот же опять обида. И ведь знала, что не стоит при нем про Крылатого петь, ох и подвела подруженька, да разве будешь Радуню в чем-то винить?
Радсей голову с колен Леды поднял и тихо засмеялся, лицо ладонями потер, будто умылся спросонья:
– В голову не бери, это он не подумавши… Зато я теперь спокоен буду. За вас двоих.
Вовсе непонятное что-то сказал. Да как же тут успокоишься, если Князь в гневе опять по ее милости? Арлета сидела строгая, бросила свои дела, в одну точку уставилась на глазурной плитке печи, Радуня только хлопала глазами, губы надув:
– Точно, не с ума брякнул. Завсегда эту песню слушали, всем была по душе, мама – скажи хоть ты!
Тут уж Арлета опомнилась, дернула дочь за длинную прядочку у виска:
– Не болтай-ка пустяков, раз сказал брат, что песня – худая, значит, так оно и есть! Будет, будет, не вздумай реветь-то, не с чего пока. Слезки-то наперед прибереги, глядишь, еще пригодятся… А ты, милая, тоже хороша, нашла чем Князя потешить…
* * *
Сначала Годар хотел покинуть Гнездовье на всю ночь да остерегся грозы. Зачем дразнить вечно голодных богов разудалым полетом? Но и оставаться одному в своем тереме не хотелось. Велел привести Теку. Когда женщина неслышной тенью легла на его постель, взял быстро, только чтоб утолить жгучее желание обладать податливым телом. Но сейчас вряд ли получил знакомый покой, сейчас все было иначе…
На ее месте другую видел. Синеглазую, растерянную, обиженную им напрасно. Видел и Змея. Тоже другого, не себя. Знать, кого-то из далеких предков. Тот не высоко летел, чтобы не сильно пугать длиннокосую девушку, бессильно повисшую в когтях.
А ведь слукавил Годар перед Ледой. И сам сейчас того жутко стыдился. Не всякая Лунная дочь добровольно соглашалась стать супругой Змея. Не в чести были лари с подарками и обещанное богатое житье. Кто он был для нее? Крылатая Тварь. Так и зовут потомков Горыни в соседних землях. И ведь, бывает за что. Вот и Ледушка песню знает, а недаром ее люди сложили, стало быть, случалось дело – уносило чудовище в небеса перепуганных дев. А что же потом…
– Мне уйти, Господине?
Годар удивился даже - что делает чужая на его ложе, если только одна есть для него. Но сейчас рядом на краю постели сжалась Тека… Покорная, вдоволь хлебнувшая некогда горечи и бабьей тоски. Из бедного поселка пришла в Гнездовье на житье проситься. Самую грязную работу обещалась делать за черствый кусок хлеба. Тяжкая доля ей досталась едва ли не с младенчества.
Первое дитя у суровых родителей в большой семье, с малолетства и нянькой была, и прачкой и коровницей. С первой зори в трудах, ко всему привычна, мало ласки видала – большуха, не до того, если малышей полон дом.
Пришел срок, выдали Теку замуж и новая родня была очень рада – славная работница появилась: тиха, безотказна, сама спину гнет, спеша всем угодить. Да только на второй год открылся в девушке великий изъян, не смогла подарить мужу дитя. Уж сколько укоров претерпела она за то время от строгой свекровушки, сколько брани и побоев снесла от мужа.
А после сошла со двора. Так ей велели. Сперва к омуту хотела наведаться, чтобы навеки там и остаться. Передумала, не возжелала гневить богов, водяных тешить. Решила еще попытать судьбу, доплелась до Гнездовья, пала в ноги Арлете. Приняли ее без долгих слов.
Вскорести запосматривал на безмолвную работницу и сам князь. Как-то вечером заступился даже, когда молодую женщину тянул за подол бойкий парень из его дружины. Всем Тека удалась, и лицом и телом, да только уж больно робка душой. Оттого и ходила всегда, опустив голову, с непролитыми слезами в светло-карих глазах. А уж когда Сам за руку взял и повел на ложе, разве могла об отказе помыслить.
Скоро все знали, что Тека бывает в горнице у Старшего. Никто более насмешек в ее сторону не кидал, не одаривал невзначай жадным взглядом, не тянул за собой в овин. Легче стало жить. Свыклась со своей бабьей долей, притерпелась. Годар пусть и не любил, да и обиды от него Тека за весь год не видала.
Одежду ей новую через Арлету справил, полевой работой велел не трудить. К себе зазывал не часто, звериной лаской до синяков не мучил, как бывший супруг. Совсем не последнее житье. Тека даже на личико округлилась, зато поубавилось испугу в глазах. Любила ли сама? Ой, да как же осмелиться! Князь ведь… Да притом, не простой князь. Нет-нет, даже боязно помыслить такое.
– Иди к себе. Об эту же пору завтра наведаешься.
Сказал-то даже, не глядя. Привыкла Тека. Поклонилась тому, кто спиной к ней стоял да так, пригнувшись, и вышла вон из сумеречных княжеских покоев.
Тревожить ковыль - тебе
В других берегах,
И золотом стыть - тебе
В высокий курган.
А мне - вышивать
Оливковый лен,
Слезами ронять
Монистовый звон.
Обручью костра
Навеки верна -
Тебе не сестра,
Тебе не жена.
Хелависа
Через пару дней поутру Леда застала будущую золовку в глубокой задумчивости. Левой рукой Арлета теребила бахрому пестрого платка, окутавшего полные плечи, а пальцами правой барабанила по чисто выскобленному столу.
– Ох, чудит Годар. Что опять на него нашло? То корил брата за тебя, мол, не ровня. А теперь напротив со свадьбой торопит. Через седмицу праздник Первого Колоса. Костры будем жечь. Тогда вас и соединим. Куда уж тянуть-то боле?
Леда молчала. Искала в душе какой-то отклик на эти слова. Тихо. Только бьется в стекло бабочка-голубянка, что случайно в светелку попала. Выпустил бы хоть кто… Арлета посматривала пытливо, мелко вздыхала.
– Понимаю тебя, девка, тяжело это, соломенной-то вдовой опосля ходить. Радсей ведь живым в землю ляжет, хоть и сморит его крепкий сон. А очнется уже в Нижнем мире. Помнить будет тебя, даже служа хозяину Подземных владений. Тебе решать. Никто замуж силой не тянет. За тобой последнее слово.
– Решим…
Душно в тереме стало. Леда отворила оконце, выпустила голубянку на волю. Сама возрадовалась душой. Потянуло на вольные луга за ограду.
– Позволишь с Радуней до полей прогуляться?
Арлета засомневалась вслух.
– К лесу только не ходите. Разве еще подруженьки с вами отправятся...
– Вместе пойдем. Может, и Радсей согласится.
Но друга Леда сейчас не сыскала, с братом поутру уехал в деревню по какой-то надобности. А вот девицы собрались большой гурьбой, пожелали сами выбрать местечко для будущего праздника. Заводилой, конечно, была Милана. Тоже на сей раз одна, жених, видно, отлучился с князьями.
Поначалу, казалось, что прогулка выйдет на славу. Первый денек последнего летнего месяца, солнышко припекало к обеду, медом еще будто несло с лугов. Однако, примешивался к аромату поздних цветов терпкий запах полыни. Позабылись скоро все наказы Арлеты, у самой кромки леса расселись девушки.
Кто на поваленное дерево, кто на охапки высушенной травы, а то и просто на холщевую подстилочку или рогожку, заботливо припасенную из дома. Пошли беседы, шутки, загадки. Радуня смеялась громко, да все зачем-то в сторону высоких берез поглядывала, а потом шепнула Леде свою тайную грусть:
– Видно, Михей про меня забыл. А ведь обещался прийти. Как же так-то?
– Не надо о нем думать вовсе.
– Беспокойно мне. А вдруг занедужил? Некому даже водички подать. А вдруг мается сейчас, сердце болит за него. Повидать бы…
Леде исподволь ее тревога передалась. Словно пристыдила Радунюшка. И в самом-то деле, столько добра от Михея видали, а сами даже не в догадках справиться о его здоровье, одиноком житье-бытье. Так, не звать же опять Медведя на лесной опушке, а иначе как увидеться? Вот уж загадка, так загадка.
Вдруг из-за молодой сосновой поросли показалась женщина с объемной корзиной. На лоб низко серый платок надвинут, скорбно поджат маленький рот, черный от ягод.
– Еще одна приблуда пожаловала! – прошипела Милана, рукоделье свое скорее подобрала в подол и отвела подружек чуть дальше в сторонку. Уселись девушки дальше "уроки" свои выполнять. Маменьки строгие ведь просто так погулять не отпустят. Играйся знай, а от дела не отлынивай.
Только Радуня с Ледой уходить не стали, предложили Теке присесть рядом на сено, отдохнуть от долгой прогулки. Однако та лишь поставила на землю тяжелое лукошко с дикой смородиной.
– Благодарствую, девонька. Только слово у меня есть к молодой госпоже.
– Это какое же слово? – встрепенулась Радуня, вскинув на Теку удивленные очи.
– Кланяться тебе велел хозяин лесной, гостинчик просил передать…
– Михей!
Радуня руки к щекам прижала, глаза блестят, сама раскраснелась вся, будто не знает, плакать ей или же, напротив, смеяться.
– Он, хоть, здоров - прямо скажи!
– Здоров, здоров… - улыбалась Тека, заиграли ямочки на порозовевших щеках.
Тут и Леда подала голос.
– Да, чего ж ему сделается-то? Знала бы ты, какая у него матушка умелая, чуть что сразу в печку лечиться - бух! Правда, Михей бы на лопате не поместился, ничего... знать, одним бы тестом управилась.
– Ногу бы ему еще сладить, всем был бы хорош. За калечного дядюшка нипочем не отдаст… - насупилась вдруг Радуня.
– Так ты, вроде, и сама за него не хотела, - растерялась Леда.
– Каждую ноченьку снится! Может, оморок какой на мне, может, сглаз? Ой!
Забылась девка, что при чужих ушах в откровения пошла. Брови свела, на Теку глянула грозно, ни дать ни взять юная Арлета:
– Никому говорить не смей!
– Что ты, что ты, Радунюшка! Светик наш… Нечто я не пойму. Гостинчик-то глянь, хоть порадуйся.
Не спеша достала Тека из заплечной полотняной сумы небольшой берестяной короб, бережно открыла ладно пригнанную узорную крышечку.
– Игрушки, да? - как дитя захлопала в ладошки Радуня.
А у самой в глазах слезы стоят. Утерла личико рукавом, отвернулась и буркнула сердито.
– Думает, маленькая совсем, еще в куклы играю.
– Да какие же это игрушки! - успокаивала Леда. - Сама смотри – украшения: медвежатки взамен тех, что матушка забрала, ай и правда, Михей еще лучше отцовских сделал. Вот браслет на руку, разрисован-то как, интересно, где Михей краску добыл…
– Мареной видать бересто травил или корнями калгана, - рассудила знающая лесные травы Тека.
– А бусики-то какие славные! И каждая, ровно лесной подарок – грибочек, ягодка, листик еще резной, - здорово придумал Медведь. Долго, верно, трудился над ними.
Деревянные расписные бусы Радуне особенно поглянулись, прижала к носу, глаза прикрыла:
– Соком кленовым пахнут и мокрым осинником. А еще мятным листом, когда его между пальцев разотрешь.
Леда вынула со дна туеска последнюю деревянную фигурку:
– А эта птичка какая-то? Хвостик непомерно длинный.
– Да то же свистулька, дай-ка сюда…
Радуня приложила птичку к губам, дунула что есть силы, и пронеслась над лугом звонкая переливчатая трель.
– Хорошо-то как! – самозабвенно выдохнула Леда.
– Ты здесь побудь пока, - торопливо приказала Радуня улыбчивой Теке, - я сейчас подруженькам покажу и снова тебя расспрашивать стану. Как повстречалась с ним в лесу, что сказывал тебе, как про меня пытал. Все до последнего словечка припомни пока, я скоро-скоро вернусь.
Эх, простая душа! Побежала Радуня к девушкам хвастаться гостинцами лесными, не удержала ее Леда. Начали подружки деревянные забавы разбирать, на себя примерять да свистульку расхвалить. Милана только морщилась, в руки ничего не взяла:
– Было бы золотое или серебряное, а то смех один - безделушки из гнилушки… Мне-то Вадич ожерелье с яхонтами привез, ни у кого такого нет, разве что Князь ночнице своей из милости подарил. Чтобы в золоте за коровами ходила, не иначе.
Все знали, что Тека у Годара бывает, а что бы с того? Князь не стар, не женат, надо же и ему с кем-то ложе делить. А эта женщина вроде кругом одна и тоже без мужа мыкается. С нее не убудет. Хотя мог бы Годар для своих молодецких нужд и покраше девицу взять, да не одну еще, может о том Милана и радела. Сама порой павушкой прохаживалась перед Князем, за таким-то в терем ночью пойти никакого стыда, а жених и после Старшего ее возьмет, куда ж денется, коли сам прикажет.
Леда пробовала на вкус терпкую смородину, морщилась и тихонько косилась на Теку. Редко прежде им разговаривать доводилось, а вертелся на языке неловкий вопрос:
– Слышала, ты с Годаром живешь. Я тебя не для обиды спросить хочу, просто знать мне надо. Неужели он всегда такой грозный? Даже улыбается, словно зарычать хочет. Ты-то, наверно, лучше его знаешь?
Тека распутала платок с головы, спустила концы на плечи, утерла вспотевший лоб в тонких морщинках.
– Мое ли дело обсуждать господина… Добр бывает со мной. Никогда зла не чинил.
– А чего же тогда не женится? – вырвалось у Леды.
– Да что ты, что ты! - Тека даже за грудь взялась, там, где трусливым зайчонком трепетало незримо раненое сердце. - Ему вовсе на простой нельзя жениться, деток не будет, не видать и счастья. Только Лунная дочка ему в невесты годится. Да при всех сгоряча сказал, что искать ее вовсе не собирается, один свой век доживет.
– Слышала я ваши сказки, неужто, так все и есть? Вот и жил бы с тобою честно, раз в спальню водит.
Тека горько усмехнулась, голову наклонила, спрятала пасмурные глаза:
– Кто я ему? Колода пустая, сухая трава. Не по сердцу он со мной, а так…
– А ты сама-то? Любишь его? Мучаешься? - неверным голосом, сама кляня свое неуместное любопытство, допытывалась Леда.
– Так какая же мука? Сыта, накормлена, не в хлеву обитаю. И на том спасибо.
Леда только руками всплеснула - настоящее крепостничество!
– Ну, а если откажешься с ним ложиться? И что? Заставит тебя или прогонит, накажет...
Тут Тека подбородок всинула и будто бы похвалилась:
– Сразу сказал, если захочу уйти к кому, только рад будет и богатое приданое справит.
– Вот же какой гад! – Леда от возмущения даже ягоды с колен уронила, - побаловался, значит, теперь поди, куда хочешь.
– Ай, нельзя так про Князя говорить! Нельзя! Я Живину за него молю каждый день, чтоб здоров и удачлив был.
– Он же пользуется тобой, как душе угодно! - вскрикнула Леда и прижала к губам ладонь, пристыженная слезами Теки.
– Так кому же еще сгодилась, нутром чахлая - деточек завести не могу. А Князь – защита моя, без него бы совсем пропала, затаскали бы по кустам молодчики. Нельзя Князя бранить, ему тоже горько теперь живется. И брата провожать пора близится, и своя сердечная печаль есть.
Медный панцирь под хищной луною,
Как серебряным звоном летел
Мерный клекот над Русью лесною…
Арлета остро поглядывала на брата, перекусывая зубами льняную нитку, следила внимательно за его лицом, тоже хмурилась. А Годар откинулся от стола и теперь свел руки на груди, неотрывно глядел на Леду – то на косу ее, короной уложенную на голове, то на пальцы, что легко ныряли в кудрях довольного жениха.
Продолжала Леда свою песнь...
– Я красавиц таких, лебедей
С белизною такою молочной,
Не встречал никогда и нигде,
Ни в заморской стране, ни в восточной.
Спать на дне, средь чудовищ морских,
Почему им, безумным, дороже,
Чем в могучих объятьях моих
На торжественном княжеском ложе?
Но допеть свое сказание ей не пришлось. Поднялся Годар, плечи широкие расправил, подошел к печи. Прямо против скамеечки задержался, где Леда сидела.
– Плохая твоя песня, невестушка! Не было такого, чтобы Змей девок из дому воровал! Все ложь! Впредь не смей здесь неправду петь - детей зря напугаешь.
Сказал и быстро из горницы вышел, сильно двери ногой толкнув. Видно было, что обозлился страшно. Леда едва могла удержать слез, вот же опять обида. И ведь знала, что не стоит при нем про Крылатого петь, ох и подвела подруженька, да разве будешь Радуню в чем-то винить?
Радсей голову с колен Леды поднял и тихо засмеялся, лицо ладонями потер, будто умылся спросонья:
– В голову не бери, это он не подумавши… Зато я теперь спокоен буду. За вас двоих.
Вовсе непонятное что-то сказал. Да как же тут успокоишься, если Князь в гневе опять по ее милости? Арлета сидела строгая, бросила свои дела, в одну точку уставилась на глазурной плитке печи, Радуня только хлопала глазами, губы надув:
– Точно, не с ума брякнул. Завсегда эту песню слушали, всем была по душе, мама – скажи хоть ты!
Тут уж Арлета опомнилась, дернула дочь за длинную прядочку у виска:
– Не болтай-ка пустяков, раз сказал брат, что песня – худая, значит, так оно и есть! Будет, будет, не вздумай реветь-то, не с чего пока. Слезки-то наперед прибереги, глядишь, еще пригодятся… А ты, милая, тоже хороша, нашла чем Князя потешить…
* * *
Сначала Годар хотел покинуть Гнездовье на всю ночь да остерегся грозы. Зачем дразнить вечно голодных богов разудалым полетом? Но и оставаться одному в своем тереме не хотелось. Велел привести Теку. Когда женщина неслышной тенью легла на его постель, взял быстро, только чтоб утолить жгучее желание обладать податливым телом. Но сейчас вряд ли получил знакомый покой, сейчас все было иначе…
На ее месте другую видел. Синеглазую, растерянную, обиженную им напрасно. Видел и Змея. Тоже другого, не себя. Знать, кого-то из далеких предков. Тот не высоко летел, чтобы не сильно пугать длиннокосую девушку, бессильно повисшую в когтях.
А ведь слукавил Годар перед Ледой. И сам сейчас того жутко стыдился. Не всякая Лунная дочь добровольно соглашалась стать супругой Змея. Не в чести были лари с подарками и обещанное богатое житье. Кто он был для нее? Крылатая Тварь. Так и зовут потомков Горыни в соседних землях. И ведь, бывает за что. Вот и Ледушка песню знает, а недаром ее люди сложили, стало быть, случалось дело – уносило чудовище в небеса перепуганных дев. А что же потом…
– Мне уйти, Господине?
Годар удивился даже - что делает чужая на его ложе, если только одна есть для него. Но сейчас рядом на краю постели сжалась Тека… Покорная, вдоволь хлебнувшая некогда горечи и бабьей тоски. Из бедного поселка пришла в Гнездовье на житье проситься. Самую грязную работу обещалась делать за черствый кусок хлеба. Тяжкая доля ей досталась едва ли не с младенчества.
Первое дитя у суровых родителей в большой семье, с малолетства и нянькой была, и прачкой и коровницей. С первой зори в трудах, ко всему привычна, мало ласки видала – большуха, не до того, если малышей полон дом.
Пришел срок, выдали Теку замуж и новая родня была очень рада – славная работница появилась: тиха, безотказна, сама спину гнет, спеша всем угодить. Да только на второй год открылся в девушке великий изъян, не смогла подарить мужу дитя. Уж сколько укоров претерпела она за то время от строгой свекровушки, сколько брани и побоев снесла от мужа.
А после сошла со двора. Так ей велели. Сперва к омуту хотела наведаться, чтобы навеки там и остаться. Передумала, не возжелала гневить богов, водяных тешить. Решила еще попытать судьбу, доплелась до Гнездовья, пала в ноги Арлете. Приняли ее без долгих слов.
Вскорести запосматривал на безмолвную работницу и сам князь. Как-то вечером заступился даже, когда молодую женщину тянул за подол бойкий парень из его дружины. Всем Тека удалась, и лицом и телом, да только уж больно робка душой. Оттого и ходила всегда, опустив голову, с непролитыми слезами в светло-карих глазах. А уж когда Сам за руку взял и повел на ложе, разве могла об отказе помыслить.
Скоро все знали, что Тека бывает в горнице у Старшего. Никто более насмешек в ее сторону не кидал, не одаривал невзначай жадным взглядом, не тянул за собой в овин. Легче стало жить. Свыклась со своей бабьей долей, притерпелась. Годар пусть и не любил, да и обиды от него Тека за весь год не видала.
Одежду ей новую через Арлету справил, полевой работой велел не трудить. К себе зазывал не часто, звериной лаской до синяков не мучил, как бывший супруг. Совсем не последнее житье. Тека даже на личико округлилась, зато поубавилось испугу в глазах. Любила ли сама? Ой, да как же осмелиться! Князь ведь… Да притом, не простой князь. Нет-нет, даже боязно помыслить такое.
– Иди к себе. Об эту же пору завтра наведаешься.
Сказал-то даже, не глядя. Привыкла Тека. Поклонилась тому, кто спиной к ней стоял да так, пригнувшись, и вышла вон из сумеречных княжеских покоев.
Глава 11. Полынь да зола
Тревожить ковыль - тебе
В других берегах,
И золотом стыть - тебе
В высокий курган.
А мне - вышивать
Оливковый лен,
Слезами ронять
Монистовый звон.
Обручью костра
Навеки верна -
Тебе не сестра,
Тебе не жена.
Хелависа
Через пару дней поутру Леда застала будущую золовку в глубокой задумчивости. Левой рукой Арлета теребила бахрому пестрого платка, окутавшего полные плечи, а пальцами правой барабанила по чисто выскобленному столу.
– Ох, чудит Годар. Что опять на него нашло? То корил брата за тебя, мол, не ровня. А теперь напротив со свадьбой торопит. Через седмицу праздник Первого Колоса. Костры будем жечь. Тогда вас и соединим. Куда уж тянуть-то боле?
Леда молчала. Искала в душе какой-то отклик на эти слова. Тихо. Только бьется в стекло бабочка-голубянка, что случайно в светелку попала. Выпустил бы хоть кто… Арлета посматривала пытливо, мелко вздыхала.
– Понимаю тебя, девка, тяжело это, соломенной-то вдовой опосля ходить. Радсей ведь живым в землю ляжет, хоть и сморит его крепкий сон. А очнется уже в Нижнем мире. Помнить будет тебя, даже служа хозяину Подземных владений. Тебе решать. Никто замуж силой не тянет. За тобой последнее слово.
– Решим…
Душно в тереме стало. Леда отворила оконце, выпустила голубянку на волю. Сама возрадовалась душой. Потянуло на вольные луга за ограду.
– Позволишь с Радуней до полей прогуляться?
Арлета засомневалась вслух.
– К лесу только не ходите. Разве еще подруженьки с вами отправятся...
– Вместе пойдем. Может, и Радсей согласится.
Но друга Леда сейчас не сыскала, с братом поутру уехал в деревню по какой-то надобности. А вот девицы собрались большой гурьбой, пожелали сами выбрать местечко для будущего праздника. Заводилой, конечно, была Милана. Тоже на сей раз одна, жених, видно, отлучился с князьями.
Поначалу, казалось, что прогулка выйдет на славу. Первый денек последнего летнего месяца, солнышко припекало к обеду, медом еще будто несло с лугов. Однако, примешивался к аромату поздних цветов терпкий запах полыни. Позабылись скоро все наказы Арлеты, у самой кромки леса расселись девушки.
Кто на поваленное дерево, кто на охапки высушенной травы, а то и просто на холщевую подстилочку или рогожку, заботливо припасенную из дома. Пошли беседы, шутки, загадки. Радуня смеялась громко, да все зачем-то в сторону высоких берез поглядывала, а потом шепнула Леде свою тайную грусть:
– Видно, Михей про меня забыл. А ведь обещался прийти. Как же так-то?
– Не надо о нем думать вовсе.
– Беспокойно мне. А вдруг занедужил? Некому даже водички подать. А вдруг мается сейчас, сердце болит за него. Повидать бы…
Леде исподволь ее тревога передалась. Словно пристыдила Радунюшка. И в самом-то деле, столько добра от Михея видали, а сами даже не в догадках справиться о его здоровье, одиноком житье-бытье. Так, не звать же опять Медведя на лесной опушке, а иначе как увидеться? Вот уж загадка, так загадка.
Вдруг из-за молодой сосновой поросли показалась женщина с объемной корзиной. На лоб низко серый платок надвинут, скорбно поджат маленький рот, черный от ягод.
– Еще одна приблуда пожаловала! – прошипела Милана, рукоделье свое скорее подобрала в подол и отвела подружек чуть дальше в сторонку. Уселись девушки дальше "уроки" свои выполнять. Маменьки строгие ведь просто так погулять не отпустят. Играйся знай, а от дела не отлынивай.
Только Радуня с Ледой уходить не стали, предложили Теке присесть рядом на сено, отдохнуть от долгой прогулки. Однако та лишь поставила на землю тяжелое лукошко с дикой смородиной.
– Благодарствую, девонька. Только слово у меня есть к молодой госпоже.
– Это какое же слово? – встрепенулась Радуня, вскинув на Теку удивленные очи.
– Кланяться тебе велел хозяин лесной, гостинчик просил передать…
– Михей!
Радуня руки к щекам прижала, глаза блестят, сама раскраснелась вся, будто не знает, плакать ей или же, напротив, смеяться.
– Он, хоть, здоров - прямо скажи!
– Здоров, здоров… - улыбалась Тека, заиграли ямочки на порозовевших щеках.
Тут и Леда подала голос.
– Да, чего ж ему сделается-то? Знала бы ты, какая у него матушка умелая, чуть что сразу в печку лечиться - бух! Правда, Михей бы на лопате не поместился, ничего... знать, одним бы тестом управилась.
– Ногу бы ему еще сладить, всем был бы хорош. За калечного дядюшка нипочем не отдаст… - насупилась вдруг Радуня.
– Так ты, вроде, и сама за него не хотела, - растерялась Леда.
– Каждую ноченьку снится! Может, оморок какой на мне, может, сглаз? Ой!
Забылась девка, что при чужих ушах в откровения пошла. Брови свела, на Теку глянула грозно, ни дать ни взять юная Арлета:
– Никому говорить не смей!
– Что ты, что ты, Радунюшка! Светик наш… Нечто я не пойму. Гостинчик-то глянь, хоть порадуйся.
Не спеша достала Тека из заплечной полотняной сумы небольшой берестяной короб, бережно открыла ладно пригнанную узорную крышечку.
– Игрушки, да? - как дитя захлопала в ладошки Радуня.
А у самой в глазах слезы стоят. Утерла личико рукавом, отвернулась и буркнула сердито.
– Думает, маленькая совсем, еще в куклы играю.
– Да какие же это игрушки! - успокаивала Леда. - Сама смотри – украшения: медвежатки взамен тех, что матушка забрала, ай и правда, Михей еще лучше отцовских сделал. Вот браслет на руку, разрисован-то как, интересно, где Михей краску добыл…
– Мареной видать бересто травил или корнями калгана, - рассудила знающая лесные травы Тека.
– А бусики-то какие славные! И каждая, ровно лесной подарок – грибочек, ягодка, листик еще резной, - здорово придумал Медведь. Долго, верно, трудился над ними.
Деревянные расписные бусы Радуне особенно поглянулись, прижала к носу, глаза прикрыла:
– Соком кленовым пахнут и мокрым осинником. А еще мятным листом, когда его между пальцев разотрешь.
Леда вынула со дна туеска последнюю деревянную фигурку:
– А эта птичка какая-то? Хвостик непомерно длинный.
– Да то же свистулька, дай-ка сюда…
Радуня приложила птичку к губам, дунула что есть силы, и пронеслась над лугом звонкая переливчатая трель.
– Хорошо-то как! – самозабвенно выдохнула Леда.
– Ты здесь побудь пока, - торопливо приказала Радуня улыбчивой Теке, - я сейчас подруженькам покажу и снова тебя расспрашивать стану. Как повстречалась с ним в лесу, что сказывал тебе, как про меня пытал. Все до последнего словечка припомни пока, я скоро-скоро вернусь.
Эх, простая душа! Побежала Радуня к девушкам хвастаться гостинцами лесными, не удержала ее Леда. Начали подружки деревянные забавы разбирать, на себя примерять да свистульку расхвалить. Милана только морщилась, в руки ничего не взяла:
– Было бы золотое или серебряное, а то смех один - безделушки из гнилушки… Мне-то Вадич ожерелье с яхонтами привез, ни у кого такого нет, разве что Князь ночнице своей из милости подарил. Чтобы в золоте за коровами ходила, не иначе.
Все знали, что Тека у Годара бывает, а что бы с того? Князь не стар, не женат, надо же и ему с кем-то ложе делить. А эта женщина вроде кругом одна и тоже без мужа мыкается. С нее не убудет. Хотя мог бы Годар для своих молодецких нужд и покраше девицу взять, да не одну еще, может о том Милана и радела. Сама порой павушкой прохаживалась перед Князем, за таким-то в терем ночью пойти никакого стыда, а жених и после Старшего ее возьмет, куда ж денется, коли сам прикажет.
Леда пробовала на вкус терпкую смородину, морщилась и тихонько косилась на Теку. Редко прежде им разговаривать доводилось, а вертелся на языке неловкий вопрос:
– Слышала, ты с Годаром живешь. Я тебя не для обиды спросить хочу, просто знать мне надо. Неужели он всегда такой грозный? Даже улыбается, словно зарычать хочет. Ты-то, наверно, лучше его знаешь?
Тека распутала платок с головы, спустила концы на плечи, утерла вспотевший лоб в тонких морщинках.
– Мое ли дело обсуждать господина… Добр бывает со мной. Никогда зла не чинил.
– А чего же тогда не женится? – вырвалось у Леды.
– Да что ты, что ты! - Тека даже за грудь взялась, там, где трусливым зайчонком трепетало незримо раненое сердце. - Ему вовсе на простой нельзя жениться, деток не будет, не видать и счастья. Только Лунная дочка ему в невесты годится. Да при всех сгоряча сказал, что искать ее вовсе не собирается, один свой век доживет.
– Слышала я ваши сказки, неужто, так все и есть? Вот и жил бы с тобою честно, раз в спальню водит.
Тека горько усмехнулась, голову наклонила, спрятала пасмурные глаза:
– Кто я ему? Колода пустая, сухая трава. Не по сердцу он со мной, а так…
– А ты сама-то? Любишь его? Мучаешься? - неверным голосом, сама кляня свое неуместное любопытство, допытывалась Леда.
– Так какая же мука? Сыта, накормлена, не в хлеву обитаю. И на том спасибо.
Леда только руками всплеснула - настоящее крепостничество!
– Ну, а если откажешься с ним ложиться? И что? Заставит тебя или прогонит, накажет...
Тут Тека подбородок всинула и будто бы похвалилась:
– Сразу сказал, если захочу уйти к кому, только рад будет и богатое приданое справит.
– Вот же какой гад! – Леда от возмущения даже ягоды с колен уронила, - побаловался, значит, теперь поди, куда хочешь.
– Ай, нельзя так про Князя говорить! Нельзя! Я Живину за него молю каждый день, чтоб здоров и удачлив был.
– Он же пользуется тобой, как душе угодно! - вскрикнула Леда и прижала к губам ладонь, пристыженная слезами Теки.
– Так кому же еще сгодилась, нутром чахлая - деточек завести не могу. А Князь – защита моя, без него бы совсем пропала, затаскали бы по кустам молодчики. Нельзя Князя бранить, ему тоже горько теперь живется. И брата провожать пора близится, и своя сердечная печаль есть.
