– Да не один еще!
Вырвалось невзначай. И зачем хвасталась, кто за язык тянул… Годар рубаху надел, расправил рукава, руку к груди прижал, поклонился, а потом тихонько спросил:
– Много наговоров-то посадили?
– Каких еще наговоров? - она изумленно глаза вскинула, не признавая за собой никакой вины.
– А ты разве не знаешь? Рубашку мужчине может только мать да жена дарить, ну, невеста еще. А от других-то боязно принимать такой подарок. Мало ли с какой присказкой ее расшивали...
– Тека души в тебе не чает, а ты ее прогнал, - поругать Леда хотела, но вышло чересчур жалобно, зато Годар ответил сурово, словно каленым железом припечатал:
– Она и в муже своем душеньки не чаяла, лишь за то, что кормил и не бил часто, и свекров прежних жаловала. Кто ласков с ней, тот и ладен. Теперь нового хозяина уважать станет, глядишь и полюбит. Это ведь недолго у вас. Тебе-то Радсей отчего мил?
– Хороший он… жалко его.
– Из жалости за него пойдешь? А ежели велю вместе с суженым во сыру землю лечь? Не раздумаешь называться невестой?
У Леды на сердце похолодело. Вдруг да не шутка, был же у некоторых народов такой жуткий обычай, ну, как здесь сохранился. И все пока о том молчат, не хотят до поры тревожить. Ой, ма-а-ма!
– Что, боязно тебе?
Годар теперь рядом стал, сверху донизу оглядывал, хитровато прищурив один глаз. Леда хоть и всей душой трепетала, а не сдержалась поддеть:
– Меряешь, помещусь ли в его ладье рядом?
Вот тогда Змей за плечи схватил, чуть не поднимая над землей.
– В ладье его тебе не бывать, ладушка. Как и в его постели. Никому не дозволю тронуть тебя.
– Думаешь, я такая невинная? Так вот знай - с мужчиной уже была. Один раз была... По любви. Там, дома еще.
Медленно приблизил к себе, в глаза смотрел неотрывно, насквозь пронзали девичье сердце черные лезвия зрачков.
– Так зачем же сюда-то явилась? Не иначе, как по мою душу…
Словно в пропасть бездонную глядючи, громко повторила дрожащая Леда заветную просьбу свою:
– Отнеси в Лунную Долину, разом от всех бед избавишься! Для того и пришла, что больше просить некого, только ты долететь сможешь.
– И своими руками тебя кому-то отдать? Ни за что!
– Я тебе зачем? Насмехаться? - уже не таила слез, текли по щекам соленые капли.
– Зачем нужна, говоришь… Сам гадаю о том, нужна или нет, а отпустить уже не смогу. Смирись.
– Злой, ты Годар! Пойми, меня дома ищут, горюют обо мне мать с отцом, - не скрывая боли в голосе молила его Леда.
– А я как же буду тогда? - горько усмехнулся он. - Не хочу после тебя другую искать.
– Ты о чем говоришь-то? Слышала, надумал вовсе не женится, и правда – зачем тебе? Вон у тебя сколько девок вокруг, одна другой краше, любая согласится на время твоей стать, только глазом моргни.
– Да, ты ласточка, ревнуешь, никак? Успокойся, никого кроме тебя не вижу более.
Тут Леда и совсем растерялась, уперлась ладошками в его грудь, отодвигаясь подальше:
– Ты это нарочно сейчас? Смеешься снова?
– Не до смеха мне, особливо когда вас вдвоем примечаю, как ты брата ласкаешь, волосы его расчесываешь, за руку берешь. Сердце рвется, почему не со мной так-то.
– Годар! Я же…
Слова застыли на языке, только сейчас поняла, что не шутит. Да неужели, правда все! Как огнем обожгло и закружило. Сладко заныло что-то в груди. Вот тебе и каменное змеиное сердце… Не думала, не желала, а взяла невзначай в свои теплые ладошки и смогла отогреть. И теперь-то как дальше жить? И ведь надобно что-то сказать в ответ, ой, мамочки, что же ему сказать-то… Ведь, и впрямь, не отпустит потом. Не захочет или не сможет ей помочь.
– Годар, а вдруг это все просто сказки? Про то, что ты можешь по небу летать. Из-за твоего рисунка тебя люди Змеем прозвали, из-за старых легенд. Ты воин отважный, удачлив в боях, слава твоя впереди летит, вот все и боятся. А Крылатого взаправду и нет.
Руки от нее отвел, сложил сперва на груди, а потом правой обхватил подбородок. Задумался. Леда стояла перед ним не жива не мертва, глаз не могла отвести от хмурого лица. А Годар неожиданно светло улыбнулся.
– Значит, не веришь тому… Девчонка ты совсем, а я-то думал…
– Да уж, напротив, чересчур для вас взрослая! - обиделась Леда. - Только для ребятни ваши сказки. Выдумали тоже! Не бывает такого, не видел тебя никто, я же спрашивала. Ни один человек!
– Неужто расспрос обо мне учиняла? – притворно удивился Годар, а в глазах вдруг заплясали золотые искорки. И что его так развеселило, непонятно.
– А вдруг не у тех ты узнавала, голубушка!
– Если можешь становиться Змеем, чего от своих людей прячешься? Или такой уж большой и страшный? – не унималась Леда, сама не веря своей нечаянной дерзости.
Годар сразу серьезный стал, голову чуть склонил набок, сузил глаза:
– А если и так… Не веришь, стало быть.
Не вопрос задал. Утвердил. Леда отступила назад, кусая губы. Переполох в голове - мысли в разбег, словно лиса забраласьв курятник. Да, неужели, это все сейчас с ней наяву происходит. И этот грозный мужчина едва не в любви признался. Не оттого ли так горячо в груди и дрожат руки. А теперь вот стоит рядом и молчит, словно раздумывает.
А потом снова заговорил:
– Значит, больше тебе и ответить нечего на мои слова? Только ты ведь и брата не любишь. Другой кто на сердце есть? Тот, что прежде с тобой был?
Леда закрыла глаза на мгновение, потом сложила ладони лодочкой, прижала к губам, словно дуя на пальцы:
– Радсей мне друг, и брата бы я такого иметь хотела. Радунечка мне дорога и Арлета славная. Все здесь хорошие люди, и Тека и Михей. А вот про тебя я не знаю еще. Не пойму тебя. Для своих ты хорош. Князь справедливый и заботливый. Я-то сюда пришла только помощи просить у крылатого, чтобы к Лунной деве отнес, а она подсказала, как мне домой воротиться. Нет у меня причин здесь задерживаться.
– Кроме отца с матерью, кто тебя еще ждет на родной стороне? - не унимался князь, словно не слушая ее объяснений.
– Больше никто. И я ни о ком, кроме родичей не скучаю. А то, что прежде на сердце было, то быльем поросло. Вот этой самой горькой полынью. Даже не вспоминается. Я, наверно, не умею любить совсем. Или просто боюсь.
От ее последних слов Годар будто вздрогнул, а потом прошептал, едва слышно, Леда лишь по губам поняла:
– Вот и я так же.
Раздались поодаль молодецкий говор и дружный смех, вошли в загородку из неровных кольев несколько бравых парней. Притихли разом, увидав Князя, поклонились низко. Годар в ответ только кивнул и уже громко сказал, обращаясь к Леде:
– Ну, чего же столбом застыла? За рубашку знатную благодарность прими от меня, да и ступай на княжий двор. Здесь тебе делать нечего. Эй, Вадич! Проводи-ка девицу до терема!
Молвил так и направился обратно в кузню. А Леда пошла рядом с тем, кого Князь в провожатые ей назначил. Признала она молодца, который с Миланой дружил.
Как до светелки своей добиралась, помнила смутно, словно бы во сне. Все речи Годара перебирала в памяти, пыталась понять, отчего так волнуют и тревожат душу его слова. Бывало такое прежде, далеко и давненько уже бывало. И вот случилось опять. К добру ли?
А вечером настигли Леду обычные женские хвори. Даже к ужину не пошла, у себя в светелке маялась. Лежала на постели, свернувшись в калачик, хотела было поплакать, не нашла слез. Уснуть хотела, Годар привиделся, будто бы подкинул ее к небу и сам вослед полетел, раскинув в стороны сильные руки.
Забежала Радуня пожалеть подруженьку, горсть сушеной землянки принесла. Как стало темнеть, заглянула девушка сенная, велела выпить настой из крапивы и конотопа, что сама Арлета сготовила. А чуть позже двери Радсей приоткрыл, попросился проведать занедужившую невесту. Леда войти позволила, и присел молодой князь в подножье ее постели.
– Пряничков тебе на меду принес. Отведай-ка, небось, голодна. Малиновых листьев отвар прими. Полегчает сразу.
Леда поднялась, поправляя подушку, укутывая одеяло поудобнее вокруг талии. Радсей бросил на подругу лукавый взгляд:
– Чего ж не подпоясанная-то спишь? Суседко привяжется еще, защекочет и напугает.
Леда не спеша пряничек отложила, хлебнула теплый отвар и ответила, важно отдуваясь:
– Никого не боюсь.
А самой вдруг припомнился Сват Наум да прыгающий по лопухам колобок, вот и не верь после этого в сказочки. Может, и Годара она зря в напраслине упрекнула, уж больно хотелось задеть, скрывая собственное смущение. Радсей, кажется, нисколько не шутит:
– Тесемочку мою хоть возьми - охранит. Сам вчерась сплел. И откуда ты только взялась, непонятливая такая…
– Спасибо, соколик. Сейчас же повяжусь твоим оберегом.
– Уж не взыщи, лапушка, да только порадовать мне тебя больше нечем. С братом говорить пытался, он и слушать не стал про Лунную долину. Ни в какую тебя не хочет туда нести. Даже как последнюю мою волю не исполнит. Уж я так и эдак, только сердится. Ох, видно, запала ты ему в душу, краса, растрепанная коса…
– Но ведь я того не желала! Ничем его не приваживала, клянусь! Почему же вдруг я-то? - едва ли не вскрикнула, прижав руки к груди.
Радсей вздохнул тяжело, рядом на постели прилег на бок, отвернувшись от Леды.
– За избранницу, кажись, тебя признал. За единственную невесту… Вот уж чудо, так чудо, право слово. Ни на одну девку до тебя так не глядел, а теперь сам не свой. Да еще мне выговаривает, чтоб я к тебе по ночам не ходил. Дурной вовсе сделался! Даже Арлета его разгадала.
– А что же ты ходишь тогда? Брата дразнишь нарочно, зачем?
Радсей засмеялся, повернулся к ней и поцеловал оголившийся локоток. Леда пальчиками его волосы расчесала, аж зажмурился от удовольствия, едва не мурлычет.
– Лишнего ты и сама мне не дозволишь. Разве не верно? А брат пущай потерзается, любо мне сейчас Старшого обскакать. Хоть и на малый срок. Я ведь все наперед вижу. Ровно другими глазами смотрю, и порой Нижний мир наяву чудится. Даже когда у топленой печки сижу, из-под пола на меня все одно холодком тянет. Знать, уже зовут в сторожа…
– Ох, Радсей!
Обняла его голову, прижала к груди. Близко-то как, а ведь не дрожат руки, не мечется сердечко, как тогда, при Годаре. Светлая печаль только опустилась на плечи, покрыла тонким незримым платом двоих.
– Яблоками от тебя пахнет… хорошо. Век бы так лежал.
– А от тебя дымом. У костра сидел опять, девиц пригожих песенкой тешил? Вот же негодник какой, нажаловалась бы твоей невесте, кабы сама ею не звалась.
– Не серчай, моя голубушка. Пряничка лучше покушай да ложись почивать с миром.
– И то верно.
Леда вдругорядь надкусила печатный пряник и тут же ойкнула, вынув изо рта крохотный черный уголек.
– С печи, видно, в тесто попал.
– Это к добру, - заметил Радсей.
А потом вдруг внимательно на нее посмотрел и добавил:
– Ровно через год об эту же пору дитя народишь. Будет у вас сын. Назовете Радмиром. Отца своего он славой затмит. Высокий град в чистом поле поставит, и многие народы к своей руке приведет. Ясно то вижу. И уже горжусь. Отдыхай сейчас и не о чем не печалься. Все невзгоды вода унесет. Верь моим словам!
Поднялся легко и вышел, не оглянувшись. А Леда долго еще на постели сидела, откусывала понемножку от медового пряничка, только не больно- то он теперь ей сладким казался, щедро политый горючими слезами.
Там тот последний в моем племени легко
Расправит крылья - железные перья,
И чешуею нарисованный узор
Разгонит ненастье воплощением страсти,
Взмывая в облака судьбе наперекор…
Хелависа
Все последующие дни Гнездовье готовилось к празднику Первого колоса. Длиться он будет целые сутки. Днем на поле торжественно проведут обряд срезания пшеничного колоска с зерном еще восковой спелости, украсят его и бережно возложат на специальный постамент наподобие трона.
Затем великие почести воздадут, чтобы прочие колосья на полях знали, как любят и ждут их люди, чтобы зерно наливалось и спело быстрее, собирая живительную силу родной природы: соки земли, силу ветра и милость солнца.
А с наступлением темноты на лугу разожгут костры, устроят народные гуляния с хороводами девичьими, с песнями и играми. Последний всеобщий праздник перед надвигающейся полевой страдой, перед сбором урожая. Оттого-то и рады люди этому дню забав в преддверии осенних хлопот, которые позволят собрать запас на последующую зиму и весну.
Девушки в Гнездовье загодя наряды готовили, обсуждали милых сердцу парней, на ушко друг другу тайные помыслы поверяли, краснели да посмеивались. У кого-то в эту ночь и судьба может решиться. Ведь когда прочно ляжет на землю снежный покров, настанет черед свадеб, так уж водится в этих краях.
Леда третий день в светелке своей сидела, не ходила в общие покои, сказываясь больной. Отчего-то снова страх напал видеть Годара. Не могла себя пересилить, боялась в глаза ему посмотреть. Вот же беда какая! Думы грустные в голове роились как мошкара – не побывать в Лунной долине, а, значит, оставаться придется в этом чудном мире. Не в гостях, а навек… Легко ли смириться?
Радсею только тревоги свои поведала, а он рассудил прямо:
– Судьба твоя здесь быть, видно, так уж решила Живина. Нам ли спорить? Прими, что есть.
– И какая моя судьба? Я же в другое время родилась и выросла, там у меня мама осталась, и что теперь, даже и не повидаться никак?
Радсей в потолок глядел, спросил тихо:
– А если бы повидаться смогла, вернулась бы к нам обратно? Ко мне?
И сам же себя одернул:
– Да что про меня-то говорить – сломленный пустой колос! Ах, Ледушка, тяжко мне, а ведь жалобиться не хочу. Креплюсь, потому как долю свою еще с отрочества знаю и давно готов. А все равно тяжко. И тебя понимаю. Только, ответь по совести, вернулась бы сюда, если кто-то другой здесь ждал?
– Это ты о ком же?
А у самой опять встрепенулось сердце. Ну, как о Старшем брате речь поведет. Радсей отвечал уклончиво:
– Говорить за него не буду, но и молчать не хочу. Нужна ты здесь. Не зря тебя Лунная мать в наши края привела, указала тропинку. Он тебе пара. Разве не нравится совсем? Вроде бы всем ладен.
– Суров больно. И на ворона похож. Я его боюсь.
А ведь и не называли даже имени. Об одном ли говорили сейчас… Но Радсей смеялся от души, запрокинув голову:
– На ворона! Эко ты сказала, я бы и не подумал. А ведь и впрямь…
– Скажи, ты его видел ли другим, ну… в небе он когда?
Молчал Радсей, сдвинув брови, а губы смешливые уже разъезжались в улыбке. За шутку, верно, принял ее вопрос, и придет же в голову, самой пора давно понять – не бывает такого, чтобы человек Змеем становился да еще летал. Это же тебе не Кот-людоед, и не колобок-попрыгун.
Подосадовала Леда на свою наивность, зажала Радсею смеющийся рот, а когда он на постель повалился, оказалась на нем сверху. И все бы ничего, обнялись как обычно и встали, как раздался позади раздраженный голос:
– Вот, значит, чем наша затворница лечиться удумала! А я-то все гадаю, жива ли она тут взаперти. А, кажется, и не скучает вовсе.
Леда мигом от друга оторвалась, спрыгнула с постели. Годар стоял в дверях, упираясь в косяки руками, рубашку, дареную на днях, Леда на нем сразу признала. Неспешно поднялся и сам Радсей, выглядел довольным, одежду смятую на себе поправил:
– Отчего же мне дорогую невестушку не утешить в печали? Скоро нам расставаться, сам знаешь, так хоть ты ее не покинь, пригляди без меня, да сыщи потом доброго мужа.
Вырвалось невзначай. И зачем хвасталась, кто за язык тянул… Годар рубаху надел, расправил рукава, руку к груди прижал, поклонился, а потом тихонько спросил:
– Много наговоров-то посадили?
– Каких еще наговоров? - она изумленно глаза вскинула, не признавая за собой никакой вины.
– А ты разве не знаешь? Рубашку мужчине может только мать да жена дарить, ну, невеста еще. А от других-то боязно принимать такой подарок. Мало ли с какой присказкой ее расшивали...
– Тека души в тебе не чает, а ты ее прогнал, - поругать Леда хотела, но вышло чересчур жалобно, зато Годар ответил сурово, словно каленым железом припечатал:
– Она и в муже своем душеньки не чаяла, лишь за то, что кормил и не бил часто, и свекров прежних жаловала. Кто ласков с ней, тот и ладен. Теперь нового хозяина уважать станет, глядишь и полюбит. Это ведь недолго у вас. Тебе-то Радсей отчего мил?
– Хороший он… жалко его.
– Из жалости за него пойдешь? А ежели велю вместе с суженым во сыру землю лечь? Не раздумаешь называться невестой?
У Леды на сердце похолодело. Вдруг да не шутка, был же у некоторых народов такой жуткий обычай, ну, как здесь сохранился. И все пока о том молчат, не хотят до поры тревожить. Ой, ма-а-ма!
– Что, боязно тебе?
Годар теперь рядом стал, сверху донизу оглядывал, хитровато прищурив один глаз. Леда хоть и всей душой трепетала, а не сдержалась поддеть:
– Меряешь, помещусь ли в его ладье рядом?
Вот тогда Змей за плечи схватил, чуть не поднимая над землей.
– В ладье его тебе не бывать, ладушка. Как и в его постели. Никому не дозволю тронуть тебя.
– Думаешь, я такая невинная? Так вот знай - с мужчиной уже была. Один раз была... По любви. Там, дома еще.
Медленно приблизил к себе, в глаза смотрел неотрывно, насквозь пронзали девичье сердце черные лезвия зрачков.
– Так зачем же сюда-то явилась? Не иначе, как по мою душу…
Словно в пропасть бездонную глядючи, громко повторила дрожащая Леда заветную просьбу свою:
– Отнеси в Лунную Долину, разом от всех бед избавишься! Для того и пришла, что больше просить некого, только ты долететь сможешь.
– И своими руками тебя кому-то отдать? Ни за что!
– Я тебе зачем? Насмехаться? - уже не таила слез, текли по щекам соленые капли.
– Зачем нужна, говоришь… Сам гадаю о том, нужна или нет, а отпустить уже не смогу. Смирись.
– Злой, ты Годар! Пойми, меня дома ищут, горюют обо мне мать с отцом, - не скрывая боли в голосе молила его Леда.
– А я как же буду тогда? - горько усмехнулся он. - Не хочу после тебя другую искать.
– Ты о чем говоришь-то? Слышала, надумал вовсе не женится, и правда – зачем тебе? Вон у тебя сколько девок вокруг, одна другой краше, любая согласится на время твоей стать, только глазом моргни.
– Да, ты ласточка, ревнуешь, никак? Успокойся, никого кроме тебя не вижу более.
Тут Леда и совсем растерялась, уперлась ладошками в его грудь, отодвигаясь подальше:
– Ты это нарочно сейчас? Смеешься снова?
– Не до смеха мне, особливо когда вас вдвоем примечаю, как ты брата ласкаешь, волосы его расчесываешь, за руку берешь. Сердце рвется, почему не со мной так-то.
– Годар! Я же…
Слова застыли на языке, только сейчас поняла, что не шутит. Да неужели, правда все! Как огнем обожгло и закружило. Сладко заныло что-то в груди. Вот тебе и каменное змеиное сердце… Не думала, не желала, а взяла невзначай в свои теплые ладошки и смогла отогреть. И теперь-то как дальше жить? И ведь надобно что-то сказать в ответ, ой, мамочки, что же ему сказать-то… Ведь, и впрямь, не отпустит потом. Не захочет или не сможет ей помочь.
– Годар, а вдруг это все просто сказки? Про то, что ты можешь по небу летать. Из-за твоего рисунка тебя люди Змеем прозвали, из-за старых легенд. Ты воин отважный, удачлив в боях, слава твоя впереди летит, вот все и боятся. А Крылатого взаправду и нет.
Руки от нее отвел, сложил сперва на груди, а потом правой обхватил подбородок. Задумался. Леда стояла перед ним не жива не мертва, глаз не могла отвести от хмурого лица. А Годар неожиданно светло улыбнулся.
– Значит, не веришь тому… Девчонка ты совсем, а я-то думал…
– Да уж, напротив, чересчур для вас взрослая! - обиделась Леда. - Только для ребятни ваши сказки. Выдумали тоже! Не бывает такого, не видел тебя никто, я же спрашивала. Ни один человек!
– Неужто расспрос обо мне учиняла? – притворно удивился Годар, а в глазах вдруг заплясали золотые искорки. И что его так развеселило, непонятно.
– А вдруг не у тех ты узнавала, голубушка!
– Если можешь становиться Змеем, чего от своих людей прячешься? Или такой уж большой и страшный? – не унималась Леда, сама не веря своей нечаянной дерзости.
Годар сразу серьезный стал, голову чуть склонил набок, сузил глаза:
– А если и так… Не веришь, стало быть.
Не вопрос задал. Утвердил. Леда отступила назад, кусая губы. Переполох в голове - мысли в разбег, словно лиса забраласьв курятник. Да, неужели, это все сейчас с ней наяву происходит. И этот грозный мужчина едва не в любви признался. Не оттого ли так горячо в груди и дрожат руки. А теперь вот стоит рядом и молчит, словно раздумывает.
А потом снова заговорил:
– Значит, больше тебе и ответить нечего на мои слова? Только ты ведь и брата не любишь. Другой кто на сердце есть? Тот, что прежде с тобой был?
Леда закрыла глаза на мгновение, потом сложила ладони лодочкой, прижала к губам, словно дуя на пальцы:
– Радсей мне друг, и брата бы я такого иметь хотела. Радунечка мне дорога и Арлета славная. Все здесь хорошие люди, и Тека и Михей. А вот про тебя я не знаю еще. Не пойму тебя. Для своих ты хорош. Князь справедливый и заботливый. Я-то сюда пришла только помощи просить у крылатого, чтобы к Лунной деве отнес, а она подсказала, как мне домой воротиться. Нет у меня причин здесь задерживаться.
– Кроме отца с матерью, кто тебя еще ждет на родной стороне? - не унимался князь, словно не слушая ее объяснений.
– Больше никто. И я ни о ком, кроме родичей не скучаю. А то, что прежде на сердце было, то быльем поросло. Вот этой самой горькой полынью. Даже не вспоминается. Я, наверно, не умею любить совсем. Или просто боюсь.
От ее последних слов Годар будто вздрогнул, а потом прошептал, едва слышно, Леда лишь по губам поняла:
– Вот и я так же.
Раздались поодаль молодецкий говор и дружный смех, вошли в загородку из неровных кольев несколько бравых парней. Притихли разом, увидав Князя, поклонились низко. Годар в ответ только кивнул и уже громко сказал, обращаясь к Леде:
– Ну, чего же столбом застыла? За рубашку знатную благодарность прими от меня, да и ступай на княжий двор. Здесь тебе делать нечего. Эй, Вадич! Проводи-ка девицу до терема!
Молвил так и направился обратно в кузню. А Леда пошла рядом с тем, кого Князь в провожатые ей назначил. Признала она молодца, который с Миланой дружил.
Как до светелки своей добиралась, помнила смутно, словно бы во сне. Все речи Годара перебирала в памяти, пыталась понять, отчего так волнуют и тревожат душу его слова. Бывало такое прежде, далеко и давненько уже бывало. И вот случилось опять. К добру ли?
А вечером настигли Леду обычные женские хвори. Даже к ужину не пошла, у себя в светелке маялась. Лежала на постели, свернувшись в калачик, хотела было поплакать, не нашла слез. Уснуть хотела, Годар привиделся, будто бы подкинул ее к небу и сам вослед полетел, раскинув в стороны сильные руки.
Забежала Радуня пожалеть подруженьку, горсть сушеной землянки принесла. Как стало темнеть, заглянула девушка сенная, велела выпить настой из крапивы и конотопа, что сама Арлета сготовила. А чуть позже двери Радсей приоткрыл, попросился проведать занедужившую невесту. Леда войти позволила, и присел молодой князь в подножье ее постели.
– Пряничков тебе на меду принес. Отведай-ка, небось, голодна. Малиновых листьев отвар прими. Полегчает сразу.
Леда поднялась, поправляя подушку, укутывая одеяло поудобнее вокруг талии. Радсей бросил на подругу лукавый взгляд:
– Чего ж не подпоясанная-то спишь? Суседко привяжется еще, защекочет и напугает.
Леда не спеша пряничек отложила, хлебнула теплый отвар и ответила, важно отдуваясь:
– Никого не боюсь.
А самой вдруг припомнился Сват Наум да прыгающий по лопухам колобок, вот и не верь после этого в сказочки. Может, и Годара она зря в напраслине упрекнула, уж больно хотелось задеть, скрывая собственное смущение. Радсей, кажется, нисколько не шутит:
– Тесемочку мою хоть возьми - охранит. Сам вчерась сплел. И откуда ты только взялась, непонятливая такая…
– Спасибо, соколик. Сейчас же повяжусь твоим оберегом.
– Уж не взыщи, лапушка, да только порадовать мне тебя больше нечем. С братом говорить пытался, он и слушать не стал про Лунную долину. Ни в какую тебя не хочет туда нести. Даже как последнюю мою волю не исполнит. Уж я так и эдак, только сердится. Ох, видно, запала ты ему в душу, краса, растрепанная коса…
– Но ведь я того не желала! Ничем его не приваживала, клянусь! Почему же вдруг я-то? - едва ли не вскрикнула, прижав руки к груди.
Радсей вздохнул тяжело, рядом на постели прилег на бок, отвернувшись от Леды.
– За избранницу, кажись, тебя признал. За единственную невесту… Вот уж чудо, так чудо, право слово. Ни на одну девку до тебя так не глядел, а теперь сам не свой. Да еще мне выговаривает, чтоб я к тебе по ночам не ходил. Дурной вовсе сделался! Даже Арлета его разгадала.
– А что же ты ходишь тогда? Брата дразнишь нарочно, зачем?
Радсей засмеялся, повернулся к ней и поцеловал оголившийся локоток. Леда пальчиками его волосы расчесала, аж зажмурился от удовольствия, едва не мурлычет.
– Лишнего ты и сама мне не дозволишь. Разве не верно? А брат пущай потерзается, любо мне сейчас Старшого обскакать. Хоть и на малый срок. Я ведь все наперед вижу. Ровно другими глазами смотрю, и порой Нижний мир наяву чудится. Даже когда у топленой печки сижу, из-под пола на меня все одно холодком тянет. Знать, уже зовут в сторожа…
– Ох, Радсей!
Обняла его голову, прижала к груди. Близко-то как, а ведь не дрожат руки, не мечется сердечко, как тогда, при Годаре. Светлая печаль только опустилась на плечи, покрыла тонким незримым платом двоих.
– Яблоками от тебя пахнет… хорошо. Век бы так лежал.
– А от тебя дымом. У костра сидел опять, девиц пригожих песенкой тешил? Вот же негодник какой, нажаловалась бы твоей невесте, кабы сама ею не звалась.
– Не серчай, моя голубушка. Пряничка лучше покушай да ложись почивать с миром.
– И то верно.
Леда вдругорядь надкусила печатный пряник и тут же ойкнула, вынув изо рта крохотный черный уголек.
– С печи, видно, в тесто попал.
– Это к добру, - заметил Радсей.
А потом вдруг внимательно на нее посмотрел и добавил:
– Ровно через год об эту же пору дитя народишь. Будет у вас сын. Назовете Радмиром. Отца своего он славой затмит. Высокий град в чистом поле поставит, и многие народы к своей руке приведет. Ясно то вижу. И уже горжусь. Отдыхай сейчас и не о чем не печалься. Все невзгоды вода унесет. Верь моим словам!
Поднялся легко и вышел, не оглянувшись. А Леда долго еще на постели сидела, откусывала понемножку от медового пряничка, только не больно- то он теперь ей сладким казался, щедро политый горючими слезами.
Глава 12. «Безмерно опасен, безумно прекрасен…»
Там тот последний в моем племени легко
Расправит крылья - железные перья,
И чешуею нарисованный узор
Разгонит ненастье воплощением страсти,
Взмывая в облака судьбе наперекор…
Хелависа
Все последующие дни Гнездовье готовилось к празднику Первого колоса. Длиться он будет целые сутки. Днем на поле торжественно проведут обряд срезания пшеничного колоска с зерном еще восковой спелости, украсят его и бережно возложат на специальный постамент наподобие трона.
Затем великие почести воздадут, чтобы прочие колосья на полях знали, как любят и ждут их люди, чтобы зерно наливалось и спело быстрее, собирая живительную силу родной природы: соки земли, силу ветра и милость солнца.
А с наступлением темноты на лугу разожгут костры, устроят народные гуляния с хороводами девичьими, с песнями и играми. Последний всеобщий праздник перед надвигающейся полевой страдой, перед сбором урожая. Оттого-то и рады люди этому дню забав в преддверии осенних хлопот, которые позволят собрать запас на последующую зиму и весну.
Девушки в Гнездовье загодя наряды готовили, обсуждали милых сердцу парней, на ушко друг другу тайные помыслы поверяли, краснели да посмеивались. У кого-то в эту ночь и судьба может решиться. Ведь когда прочно ляжет на землю снежный покров, настанет черед свадеб, так уж водится в этих краях.
Леда третий день в светелке своей сидела, не ходила в общие покои, сказываясь больной. Отчего-то снова страх напал видеть Годара. Не могла себя пересилить, боялась в глаза ему посмотреть. Вот же беда какая! Думы грустные в голове роились как мошкара – не побывать в Лунной долине, а, значит, оставаться придется в этом чудном мире. Не в гостях, а навек… Легко ли смириться?
Радсею только тревоги свои поведала, а он рассудил прямо:
– Судьба твоя здесь быть, видно, так уж решила Живина. Нам ли спорить? Прими, что есть.
– И какая моя судьба? Я же в другое время родилась и выросла, там у меня мама осталась, и что теперь, даже и не повидаться никак?
Радсей в потолок глядел, спросил тихо:
– А если бы повидаться смогла, вернулась бы к нам обратно? Ко мне?
И сам же себя одернул:
– Да что про меня-то говорить – сломленный пустой колос! Ах, Ледушка, тяжко мне, а ведь жалобиться не хочу. Креплюсь, потому как долю свою еще с отрочества знаю и давно готов. А все равно тяжко. И тебя понимаю. Только, ответь по совести, вернулась бы сюда, если кто-то другой здесь ждал?
– Это ты о ком же?
А у самой опять встрепенулось сердце. Ну, как о Старшем брате речь поведет. Радсей отвечал уклончиво:
– Говорить за него не буду, но и молчать не хочу. Нужна ты здесь. Не зря тебя Лунная мать в наши края привела, указала тропинку. Он тебе пара. Разве не нравится совсем? Вроде бы всем ладен.
– Суров больно. И на ворона похож. Я его боюсь.
А ведь и не называли даже имени. Об одном ли говорили сейчас… Но Радсей смеялся от души, запрокинув голову:
– На ворона! Эко ты сказала, я бы и не подумал. А ведь и впрямь…
– Скажи, ты его видел ли другим, ну… в небе он когда?
Молчал Радсей, сдвинув брови, а губы смешливые уже разъезжались в улыбке. За шутку, верно, принял ее вопрос, и придет же в голову, самой пора давно понять – не бывает такого, чтобы человек Змеем становился да еще летал. Это же тебе не Кот-людоед, и не колобок-попрыгун.
Подосадовала Леда на свою наивность, зажала Радсею смеющийся рот, а когда он на постель повалился, оказалась на нем сверху. И все бы ничего, обнялись как обычно и встали, как раздался позади раздраженный голос:
– Вот, значит, чем наша затворница лечиться удумала! А я-то все гадаю, жива ли она тут взаперти. А, кажется, и не скучает вовсе.
Леда мигом от друга оторвалась, спрыгнула с постели. Годар стоял в дверях, упираясь в косяки руками, рубашку, дареную на днях, Леда на нем сразу признала. Неспешно поднялся и сам Радсей, выглядел довольным, одежду смятую на себе поправил:
– Отчего же мне дорогую невестушку не утешить в печали? Скоро нам расставаться, сам знаешь, так хоть ты ее не покинь, пригляди без меня, да сыщи потом доброго мужа.
