Гордо стоит среди мужчин. словно тополь меж кленами, успел ножнами препоясаться, еще кой-чего из одежды сменил, волосы заплел в небрежную косу. Уж не раз замечала Леда на себе его пристальный взгляд.
Издали следил Годар за «лунной дочерью», кабы кто не обидел опять, не огорчил желанную. А вот Радсей веселился вовсю, видать, хорошо хлебнул пива на хмеле. Девиц пригожих за руки хватал, кружил в танце, в центре нового хоровода встал с завязанными глазами, угадывал, кто к нему прикоснется и поцелуем брал за верный ответ. Радостно-стыдливо полыхали румянцем щеки красавиц, маняще сияли глаза, часто-часто вздымалась молодая грудь, а с жарких губ срывался то ли стон, то ли вздох-шепот, аж сердце щемило.
По настойчивым просьбам девичьим стал Радсей на своей свирели играть. Сначала задорно да радостно, а потом мелодия грустной пошла, растревожила. Вслушалась Леда в нежный мотив, невольно припомнила стихи Леси Украинки из поэмы «Лесная песня», еще в детстве когда-то мама читала старенькую книжку:
«Сладко он играет, душу рает,
Грудь мне белую терзает,
Сердце вынимает…»
В сказании русалка Мавка полюбила простого парня Лукаша. Тот привел русалку в свой дом, невестой назвать хотел, но мать выбор сына не одобрила, - пришлось молодым расстаться. Что долго говорить – предал Лукаш свою Мавку, вздумал к другой девице свататься. А за это лесные духи отняли у него способность играть на свирели. Любящая Мавка ценой жизни своей вернула Лукашу его талант. Печальная сказка получилась. Не надо Радсею ее рассказывать…
Счастлив он сейчас, так пусть забавляется с шалуньями. Леда за милого друга только рада была, ничуть не корила, и по правде сказать, брат он для нее, а никакой не жених. Про то, верно, даже Арлета смекнула. Сидела в женском кругу довольная, раскрасневшаяся, благосклонно поводила вокруг царственным взором.
Пиво удалось и настоялся квас, высоко поднялись нынче хлеба в печи и вышли ладно, ни один не опал после. Праздник свершили на славу, остается осенью богатый урожай собрать, доверху заполнить закрома пшеницей да рожью.
Но только вдруг загорелись темные очи Арлеты нешуточным гневом, не по возрасту резво на ноги поднялась, уперла руки в тугие бока. Со стороны леса приковылял к кострам высокий, здоровенный мужчина с деревяшкой вместо ноги. Правду сказать, первой-то заприметила его Радуня. Опасливо оглянулась на мать и затрепетала, как молодая осинка, подойти - не подойти. Ухватилась за Леду, выручай, мол, старшая подруженька, на тебя одна надежда.
А Леде как поступить? Растерянно поискала взглядом Годара. Эх, занят князь! Беседует с пожилым земледельцем, видать, из деревни, может, и сам местный староста. Отвлекать негоже, ведь не детушки малые, сами решать должны.
Радсей, тот и вовсе забыл невесту, усадил чужих девиц по одной себе на каждое колено, вновь играет затейливую мелодию, словно чует пылкое сердце - последние на земле гулянья, последние радости. А может и хмель голову вскружил, дело молодое.
Оценила Леда напряженную ситуацию и сама пошла встречать Медведя, словно старого приятеля. И даже в сумраке внимание обратила – гривищу свою буйную он подстриг - подравнял, щетину колючую убрал с лица. И одет был ныне Михей в нарядную красную рубаху, пояс хитроплетеный с шелковыми кисточками. Сразу видно, готовился человек, приятнее казаться хотел. И ясно же для кого.
Вон, выглядывает из-за худеньких плеч подружек ясноглазая племянница Змеева, сторожится материного гнева. Молчит Арлета, ибо хорошо обычаи знает, не годится гостя, подошедшего к Заповедному костру, сразу собачим брехом встречать.
Пусть присядет человек, обогреется, глядишь, и сам после с миром уйдет. Ярок нынче огонь, великую силу имеет против всякого зла. Арлета на своей земле хозяйка, ей ли лесных ходоков страшиться. Лишь бы к доченьке соваться не смел!
Так, ведь Михей и сам все понимал, подсел на бревно к костру, отложив в сторону свою батожину, загляделся на огонь. Тут к нему Леда и подошла, разломила пополам большой пирожок с творогом, предложила половинку.
– Ну, здоров будь, Михей Потапыч!
Угощенье принял с поклоном, только рыкнул слегка, глядючи исподлобья:
– Сказано тебе было, по батюшке только в крайнем случае зови!
– Хорошо, хорошо! «Можно, подумать, не знаем мы твоего батюшку…»
Легко было у нее на душе, вместе с Радуней с получасу назад пригубила она смородиновой настойки, что сама Арлета готовила. Всего-то по глоточку каждой досталась, уж больно строга нынче хозяйка Гнездовья, а все равно греет душу с непривычки удивительный привкус недозрелого винца, дикими травами оно пахнет, высохшей на солнце корой, молодым березняком и сонными овражками, на дне которых, вдоль ручья, разрослись смородиновые кусты.
– Как она тут? Хоть ряденько меня вспоминает? - вопрошал Михей.
Леда пару раз ресницами хлопнула, улыбнулась лукаво:
– Дел полно, может, и запамятовала…
Медведь голову опустил, и Леда немедля сжалилась :
– Помнит, помнит, не забыла! Еще и заботушка ее берет, как ты там один, не пристала ли какая хвороба. Или напротив, не оженился ли часом? При твоей-то знающей матушке это успеть недолго.
– Брось шутки шутить! Никто мне теперича не нужен! Ее буду ждать.
Леда вздохнула сочувственно, погладила по крашеному льну, что на крутом плече натянулся туго, в самое ухо шепнула:
– А ежели не отдадут?
– Умыкну! Сама бы того желала. Одна мне теперь радость в жизни и осталась, без нее света белого не вижу. Синицы в ветвях щебечут, а мне смех ее звонкий чудится, косуля мелькнет в кустах, а мне платочек белый мерещится.
Леда даже слов на то не нашла, лишь приподняла изумленно брови и руками всплеснула:
«Надо же, какие медвежьи страсти!»
Рядом на бревно тяжело опустился Годар, с прищуром на гостя глянул:
– Что ж ты, мил человек, хлеб наш в руках крошишь, али не хорош?
– Благодарствую за угощение! Рад ваши празднества разделить по чести.
Хоть кусок в горло не лез, но князя Михей уважил, проглотил половинку пирога и запил из баклажки, что подал ему Годар. И потеплел взгляд князя, усмехнулся уже по-доброму, даже пошутил:
– Осталось тебе только через костер с нашей девкой прыгнуть, вовсе приживешься здесь.
– Прыгнул бы и не осрамился, да вот беда, деревяшку свою боюсь опалить. Новую потом строгай… Однако пришел я к тебе не для праздной беседы, а хочу повести разговор серьезный.
– Это о чем еще?
Михей тут Леду тихонько тронул плечом:
– Шла бы ты, девонька, ко своим подружкам, больно вы все девки болтать горазды.
Леда закусила губу, ладошки молитвенно на груди сложила:
– Ты ж меня знаешь, Михей! Сохраню все секреты свято. Я же за тебя!
Годар ровно озлился на ее слова, даже прикрикнул строго:
– Сказано тебе, ступай! Взяла волю… Мало тебя, видно, дома вожжами учили!
– У меня папенька добрый был, и матушка завсегда жалела! А уж женишок-то до чего ласковый попался, нарадоваться не могу… Соскучилась я по милому, пойду - прогоню от него девчонок, сама на коленки сяду, пускай ладе своей играет. Перед тем как жарко целовать!
Пропела этак притворно сладенько, махнула сарафанчиком перед Князем и убежала прочь. Ой, сердчишко заячье, так и стучит, так и бьется в груди. Это же только подумать, кого принялась дразнить! Как только осмелилась-то... А теперь даже оглянуться страшно, а ну, как осерчает совсем, да вместе с дурехами непутевыми сошлет в амбар. Нет, не сошлет... И не то бы еще, верно, простил Годар за один ее игривый взгляд, за бойкую улыбку. Не сошлет. Уж больно дорога и нужна самому как воздух. Как вечное небо...
Кругом гомон и смех, то понесутся, то смолкнут песни, а Михей будто бы никого не слышал, потупился в землю, зубы до хруста стиснул. Исхудал Медведь за эти дни, обострились скулы, запали веки… Годар поначалу увещевал мирно:
– Ребенок она супротив тебя, добром прошу, не лезь! Ссориться с тобой не желаю, а и зятем не вижу, не обессудь.
– И старше меня юниц в жены берут, так ведь я-то не спешу, обожду, сколько повелишь. Только одно прошу - другому не обещай!
– Ой, неймется тебе, чую, добром не хочешь остыть, придется остужать иначе…
– А попробуй!
– И на матушку твою мудреную управу найду, если вздумаешь ею стращать. Сказано тебе, девка мала еще что-то сама понимать, ума не нажила еще своего, так родичей должна слушаться. Я ей заместо отца, мне и ответ держать за нее перед предками.
– Я-то для тебя всем плох вышел, так понимать? Сам знаешь, злата-серебра и у меня кошели найдутся, и дом к первым морозам я завершу, на крышу «коня» поставлю. Не в чаще лесной худая сторожка, а на светлой поляне расписной терем, где рядом ручьи звенят, душу тешат. Дозволь видеть Радуню, пусть сама скажет в лицо, что не мил. Тогда отстану. Тогда мне дорога одна…
Годар только досадливо морщился, поглаживая колено, не хотелось ругаться.
– Другую сыщи. Девчонка смешливая, вертлявая, сегодня ты люб ей, а завтра она плакать будет.
– Зачем ты ее срамишь? Не ладно так! А и сам ты удал, как я погляжу! Даром времени не теряешь - братову невесту заранее обхаживаешь. Диву я дался, как вы сейчас возле леса рука об руку шли, не всю еще солому из волос-то вынул? Хорошо, небось, повалялись, знатно...
– Ах, ты колченогий колдун! Да я тебя…
Оба в раз поднялись с бревна, только Годар ловчее. И откуда только взялась Радуня, белой пташкой на грудь Медведю упала, обхватила руками шею.
– Дядька, не смей! Не дам обижать, не дам!
И в слезы. Михей ее осторожно обнял одной рукой, второй по русой головушке погладил, сам часто моргал глазами:
– Полно, соловушка, моя, полно, не плачь!
– С тобой уйти хочу, забери! Не любо мне с ними жить. Только ругают.
– Маленькая моя, обождем с годик, а не передумаешь, приду за тобой. Хоть рать поставят передо мной, хоть насыплют каменную гору, все равно приду. А будут добры Боги, так и на двух ногах. Подсказала мне Матушка как здоровым стать, есть у меня задумка великая. Сюда пришел только Князя просить, чтобы не сулил тебя пока другому.
Дай мне время, Змей, схожу в Мертвую деревню, попытаю счастья, авось повезет, наберу водицы из потаенных ключей, лучше прежнего стану.
– Люди оттуда не возвращаются!
Годар бледен стоял, руки сцепил за спиной у пояса, так и хотелось племянницу бесстыжую от Медведя оторвать да матери под ноги кинуть, вон уже бежит Арлета, подобрала подол.
– Так то люди… А вот я вернусь! Обещай, что неволить за другого не станешь!
– Обещаю.
– И пред мамкой ее заступись, чую, попадет ладушке за меня. Ну, ступай, ступай, соловушка, свидимся еще, знаю. Ты мне дороже всего на земле, краше солнышка, слаще лесной ягодки. Ради тебя живу, всегда о том помни, себя береги.
Арлета рядом с Годаром встала, дыхание переводила тяжело, ровно молнии метала взглядом, готова была на месте Медведя сжечь. Только вот не пришлось.
Из главного костра, что стоял в центре скошенного луга, вдруг метнулась высоко в небо огненная струя. Ахнул народ, откатился назад и застыл в смятении. Допрежь не бывало такого чуда! К добру ли сей знак? Годар ухватил Радуню за руку, потянул за собой и Арлету.
– Уведите детей! Быстрей ступайте, после обиды вспомянете, не до того.
Теперь костер окружили мужчины, однако никто не хотел подойти к огненному столбу, упиравшемуся в темный небесный свод. Князь и Леду в толпе испуганных девчонок отыскал, одними глазами велел прочь уйти. Сам же вышел вперед, а за плечом тотчас встал Радсей. Будто его лишь и ждали...
Неистово рассыпая искры, обрушилось пламя на землю, расступилось и теперь плясало невысоко на мерцающих угольках. А на месте догорающих поленьев показалась рыжеволосая Дева в златотканых царских одеждах. Легко перешагнула неглубокий земляной ров, ограждавший костер и остановилась перед братьями.
Лицо ее сияло слабо мерцало, яркие губы восхищенно улыбались, а лучистые очи были обращены на Радсея:
– Заждалась тебя, суженый, мочи нет, день ото дня таю. А сегодня заслышала твою дудочку и веселый смех, вовсе затосковала. Отпросилась у батюшки тебя навестить, увидела твою красоту и расстаться не хватит сил. Пойдем со мной, любый мой, все готово - столы накрыты, постели разобраны. Тебя лишь со мной нет, некого мне ласкать - лелеять, к белой груди прижимать, целовать в сахарные уста. Изнылась я по тебе, Радсей, изболелась, уж не рада каменьям самоцветным, не рада золотой руде и каменному зеленому шелку. Руку дай, все богатства свои подарю-открою… Ступай же за мной сейчас! Не бойся, огонь мне давнишний раб и не тронет будущего хозяина...
Очарованный напевными речами, Радсей направился было к огненному кольцу, но Годар придержал брата за плечо. Собой заслонил. А потом обратился к Огненной Деве:
– Срок его на земле еще не весь вышел. Разве не может Владыка подземный еще обождать малость?
Улыбнулась Дева, покачала меднокосой головой, развела унизанные перстнями пальцы:
– Так пусть Расей сам решит! Что проку ему на земле одному тосковать, не лучше ли уже взять меня и самому среди нас равным стать. Приди же ко мне, радость моя! Горячи у меня поцелуи, нежны объятия, все печали забудешь, когда на моей каменной перине уснешь. Поверь…
Едва не бросился вперед младший на любовный зов, будто себя не помня. Сама Прекрасноликая зовет, манит душу, терзает сердце, обещает несказанные тайны открыть. Только Годар стеной стоит между ними, вновь молвит упрямо:
– Дозволь в дорогу брата снарядить, как положено. Не с нищей сумой войдет он в подземный чертог, а приплывет на богатой ладье с ценными дарами.
Тут красавица показал свой гордый нрав, ножкой топнула, вызвав из-под земли язычок алогривого пламени. Ей-то огонь был заместо родни, тела не трогал.
– И дня не желаю ждать. С собой заберу! За своим пришла!
– А я говорю – дай проводить брата достойно! - твердо молвил Годар. - Опеть и оплакать, слезами ноги омыть, угостить кутьей на своих поминках. Кому еще выпадает такая честь, за свой упокой первый блинок отведать? Не лишай нас печали проститься с родичем. Помним уговор предков – ваш Радсей! Но и ты не нарушь право святое, должны мы человека в Нижний мир снарядить.
Угрюмо свела длинные черные брови Огневица, не сводила с обещанного жениха голодных сияющих глаз, и все же уступила. Махнула узкой ладонью, бросила Годару тонкий расшитый платок с плеча:
– Быть по-твоему, Змей! Завтра до заката голову его этим платком накроешь и для вас он уснет. А я его встречу… Не томись, желанный, скоро свидимся! Ну, а ежели обмануть задумал, князь, сожгу все ваши поля в округе, ничего не пощажу! Ох, тебе ли не знать, Крылатый, как любит огонь высохшую травяную плоть, как трещат на ветру хрупкие ржаные колосья…
Рассмеялась горько, словно с надрывом, хлопнула в ладоши и шагнула назад, в костер. Вновь поднялось, взвилось вверх ржавое пламя, облизало женскую фигурку со всех сторон, укрыло от глаз, словно и не было здесь Подземной Девы, словно не звучало ее угроз поселянам.
Недолго висела над лугом зловещая вязкая тишина, а потом заголосили женщины, зарыдала Арлета, прижав к себе Радунечку. Леда потерянная стояла, не знала, как поступить лучше, хочет ли ее утешений Радсей, нужна ли ему сейчас… Видела только, как обнял Годар младшего брата, и долго так держались они друг за друга среди расступившихся мрачных мужчин.
Один за другим сами по себе гасли костры, заволокло поляну синеватым душистым дымом.
Издали следил Годар за «лунной дочерью», кабы кто не обидел опять, не огорчил желанную. А вот Радсей веселился вовсю, видать, хорошо хлебнул пива на хмеле. Девиц пригожих за руки хватал, кружил в танце, в центре нового хоровода встал с завязанными глазами, угадывал, кто к нему прикоснется и поцелуем брал за верный ответ. Радостно-стыдливо полыхали румянцем щеки красавиц, маняще сияли глаза, часто-часто вздымалась молодая грудь, а с жарких губ срывался то ли стон, то ли вздох-шепот, аж сердце щемило.
По настойчивым просьбам девичьим стал Радсей на своей свирели играть. Сначала задорно да радостно, а потом мелодия грустной пошла, растревожила. Вслушалась Леда в нежный мотив, невольно припомнила стихи Леси Украинки из поэмы «Лесная песня», еще в детстве когда-то мама читала старенькую книжку:
«Сладко он играет, душу рает,
Грудь мне белую терзает,
Сердце вынимает…»
В сказании русалка Мавка полюбила простого парня Лукаша. Тот привел русалку в свой дом, невестой назвать хотел, но мать выбор сына не одобрила, - пришлось молодым расстаться. Что долго говорить – предал Лукаш свою Мавку, вздумал к другой девице свататься. А за это лесные духи отняли у него способность играть на свирели. Любящая Мавка ценой жизни своей вернула Лукашу его талант. Печальная сказка получилась. Не надо Радсею ее рассказывать…
Счастлив он сейчас, так пусть забавляется с шалуньями. Леда за милого друга только рада была, ничуть не корила, и по правде сказать, брат он для нее, а никакой не жених. Про то, верно, даже Арлета смекнула. Сидела в женском кругу довольная, раскрасневшаяся, благосклонно поводила вокруг царственным взором.
Пиво удалось и настоялся квас, высоко поднялись нынче хлеба в печи и вышли ладно, ни один не опал после. Праздник свершили на славу, остается осенью богатый урожай собрать, доверху заполнить закрома пшеницей да рожью.
Но только вдруг загорелись темные очи Арлеты нешуточным гневом, не по возрасту резво на ноги поднялась, уперла руки в тугие бока. Со стороны леса приковылял к кострам высокий, здоровенный мужчина с деревяшкой вместо ноги. Правду сказать, первой-то заприметила его Радуня. Опасливо оглянулась на мать и затрепетала, как молодая осинка, подойти - не подойти. Ухватилась за Леду, выручай, мол, старшая подруженька, на тебя одна надежда.
А Леде как поступить? Растерянно поискала взглядом Годара. Эх, занят князь! Беседует с пожилым земледельцем, видать, из деревни, может, и сам местный староста. Отвлекать негоже, ведь не детушки малые, сами решать должны.
Радсей, тот и вовсе забыл невесту, усадил чужих девиц по одной себе на каждое колено, вновь играет затейливую мелодию, словно чует пылкое сердце - последние на земле гулянья, последние радости. А может и хмель голову вскружил, дело молодое.
Оценила Леда напряженную ситуацию и сама пошла встречать Медведя, словно старого приятеля. И даже в сумраке внимание обратила – гривищу свою буйную он подстриг - подравнял, щетину колючую убрал с лица. И одет был ныне Михей в нарядную красную рубаху, пояс хитроплетеный с шелковыми кисточками. Сразу видно, готовился человек, приятнее казаться хотел. И ясно же для кого.
Вон, выглядывает из-за худеньких плеч подружек ясноглазая племянница Змеева, сторожится материного гнева. Молчит Арлета, ибо хорошо обычаи знает, не годится гостя, подошедшего к Заповедному костру, сразу собачим брехом встречать.
Пусть присядет человек, обогреется, глядишь, и сам после с миром уйдет. Ярок нынче огонь, великую силу имеет против всякого зла. Арлета на своей земле хозяйка, ей ли лесных ходоков страшиться. Лишь бы к доченьке соваться не смел!
Так, ведь Михей и сам все понимал, подсел на бревно к костру, отложив в сторону свою батожину, загляделся на огонь. Тут к нему Леда и подошла, разломила пополам большой пирожок с творогом, предложила половинку.
– Ну, здоров будь, Михей Потапыч!
Угощенье принял с поклоном, только рыкнул слегка, глядючи исподлобья:
– Сказано тебе было, по батюшке только в крайнем случае зови!
– Хорошо, хорошо! «Можно, подумать, не знаем мы твоего батюшку…»
Легко было у нее на душе, вместе с Радуней с получасу назад пригубила она смородиновой настойки, что сама Арлета готовила. Всего-то по глоточку каждой досталась, уж больно строга нынче хозяйка Гнездовья, а все равно греет душу с непривычки удивительный привкус недозрелого винца, дикими травами оно пахнет, высохшей на солнце корой, молодым березняком и сонными овражками, на дне которых, вдоль ручья, разрослись смородиновые кусты.
– Как она тут? Хоть ряденько меня вспоминает? - вопрошал Михей.
Леда пару раз ресницами хлопнула, улыбнулась лукаво:
– Дел полно, может, и запамятовала…
Медведь голову опустил, и Леда немедля сжалилась :
– Помнит, помнит, не забыла! Еще и заботушка ее берет, как ты там один, не пристала ли какая хвороба. Или напротив, не оженился ли часом? При твоей-то знающей матушке это успеть недолго.
– Брось шутки шутить! Никто мне теперича не нужен! Ее буду ждать.
Леда вздохнула сочувственно, погладила по крашеному льну, что на крутом плече натянулся туго, в самое ухо шепнула:
– А ежели не отдадут?
– Умыкну! Сама бы того желала. Одна мне теперь радость в жизни и осталась, без нее света белого не вижу. Синицы в ветвях щебечут, а мне смех ее звонкий чудится, косуля мелькнет в кустах, а мне платочек белый мерещится.
Леда даже слов на то не нашла, лишь приподняла изумленно брови и руками всплеснула:
«Надо же, какие медвежьи страсти!»
Рядом на бревно тяжело опустился Годар, с прищуром на гостя глянул:
– Что ж ты, мил человек, хлеб наш в руках крошишь, али не хорош?
– Благодарствую за угощение! Рад ваши празднества разделить по чести.
Хоть кусок в горло не лез, но князя Михей уважил, проглотил половинку пирога и запил из баклажки, что подал ему Годар. И потеплел взгляд князя, усмехнулся уже по-доброму, даже пошутил:
– Осталось тебе только через костер с нашей девкой прыгнуть, вовсе приживешься здесь.
– Прыгнул бы и не осрамился, да вот беда, деревяшку свою боюсь опалить. Новую потом строгай… Однако пришел я к тебе не для праздной беседы, а хочу повести разговор серьезный.
– Это о чем еще?
Михей тут Леду тихонько тронул плечом:
– Шла бы ты, девонька, ко своим подружкам, больно вы все девки болтать горазды.
Леда закусила губу, ладошки молитвенно на груди сложила:
– Ты ж меня знаешь, Михей! Сохраню все секреты свято. Я же за тебя!
Годар ровно озлился на ее слова, даже прикрикнул строго:
– Сказано тебе, ступай! Взяла волю… Мало тебя, видно, дома вожжами учили!
– У меня папенька добрый был, и матушка завсегда жалела! А уж женишок-то до чего ласковый попался, нарадоваться не могу… Соскучилась я по милому, пойду - прогоню от него девчонок, сама на коленки сяду, пускай ладе своей играет. Перед тем как жарко целовать!
Пропела этак притворно сладенько, махнула сарафанчиком перед Князем и убежала прочь. Ой, сердчишко заячье, так и стучит, так и бьется в груди. Это же только подумать, кого принялась дразнить! Как только осмелилась-то... А теперь даже оглянуться страшно, а ну, как осерчает совсем, да вместе с дурехами непутевыми сошлет в амбар. Нет, не сошлет... И не то бы еще, верно, простил Годар за один ее игривый взгляд, за бойкую улыбку. Не сошлет. Уж больно дорога и нужна самому как воздух. Как вечное небо...
Кругом гомон и смех, то понесутся, то смолкнут песни, а Михей будто бы никого не слышал, потупился в землю, зубы до хруста стиснул. Исхудал Медведь за эти дни, обострились скулы, запали веки… Годар поначалу увещевал мирно:
– Ребенок она супротив тебя, добром прошу, не лезь! Ссориться с тобой не желаю, а и зятем не вижу, не обессудь.
– И старше меня юниц в жены берут, так ведь я-то не спешу, обожду, сколько повелишь. Только одно прошу - другому не обещай!
– Ой, неймется тебе, чую, добром не хочешь остыть, придется остужать иначе…
– А попробуй!
– И на матушку твою мудреную управу найду, если вздумаешь ею стращать. Сказано тебе, девка мала еще что-то сама понимать, ума не нажила еще своего, так родичей должна слушаться. Я ей заместо отца, мне и ответ держать за нее перед предками.
– Я-то для тебя всем плох вышел, так понимать? Сам знаешь, злата-серебра и у меня кошели найдутся, и дом к первым морозам я завершу, на крышу «коня» поставлю. Не в чаще лесной худая сторожка, а на светлой поляне расписной терем, где рядом ручьи звенят, душу тешат. Дозволь видеть Радуню, пусть сама скажет в лицо, что не мил. Тогда отстану. Тогда мне дорога одна…
Годар только досадливо морщился, поглаживая колено, не хотелось ругаться.
– Другую сыщи. Девчонка смешливая, вертлявая, сегодня ты люб ей, а завтра она плакать будет.
– Зачем ты ее срамишь? Не ладно так! А и сам ты удал, как я погляжу! Даром времени не теряешь - братову невесту заранее обхаживаешь. Диву я дался, как вы сейчас возле леса рука об руку шли, не всю еще солому из волос-то вынул? Хорошо, небось, повалялись, знатно...
– Ах, ты колченогий колдун! Да я тебя…
Оба в раз поднялись с бревна, только Годар ловчее. И откуда только взялась Радуня, белой пташкой на грудь Медведю упала, обхватила руками шею.
– Дядька, не смей! Не дам обижать, не дам!
И в слезы. Михей ее осторожно обнял одной рукой, второй по русой головушке погладил, сам часто моргал глазами:
– Полно, соловушка, моя, полно, не плачь!
– С тобой уйти хочу, забери! Не любо мне с ними жить. Только ругают.
– Маленькая моя, обождем с годик, а не передумаешь, приду за тобой. Хоть рать поставят передо мной, хоть насыплют каменную гору, все равно приду. А будут добры Боги, так и на двух ногах. Подсказала мне Матушка как здоровым стать, есть у меня задумка великая. Сюда пришел только Князя просить, чтобы не сулил тебя пока другому.
Дай мне время, Змей, схожу в Мертвую деревню, попытаю счастья, авось повезет, наберу водицы из потаенных ключей, лучше прежнего стану.
– Люди оттуда не возвращаются!
Годар бледен стоял, руки сцепил за спиной у пояса, так и хотелось племянницу бесстыжую от Медведя оторвать да матери под ноги кинуть, вон уже бежит Арлета, подобрала подол.
– Так то люди… А вот я вернусь! Обещай, что неволить за другого не станешь!
– Обещаю.
– И пред мамкой ее заступись, чую, попадет ладушке за меня. Ну, ступай, ступай, соловушка, свидимся еще, знаю. Ты мне дороже всего на земле, краше солнышка, слаще лесной ягодки. Ради тебя живу, всегда о том помни, себя береги.
Арлета рядом с Годаром встала, дыхание переводила тяжело, ровно молнии метала взглядом, готова была на месте Медведя сжечь. Только вот не пришлось.
Из главного костра, что стоял в центре скошенного луга, вдруг метнулась высоко в небо огненная струя. Ахнул народ, откатился назад и застыл в смятении. Допрежь не бывало такого чуда! К добру ли сей знак? Годар ухватил Радуню за руку, потянул за собой и Арлету.
– Уведите детей! Быстрей ступайте, после обиды вспомянете, не до того.
Теперь костер окружили мужчины, однако никто не хотел подойти к огненному столбу, упиравшемуся в темный небесный свод. Князь и Леду в толпе испуганных девчонок отыскал, одними глазами велел прочь уйти. Сам же вышел вперед, а за плечом тотчас встал Радсей. Будто его лишь и ждали...
Неистово рассыпая искры, обрушилось пламя на землю, расступилось и теперь плясало невысоко на мерцающих угольках. А на месте догорающих поленьев показалась рыжеволосая Дева в златотканых царских одеждах. Легко перешагнула неглубокий земляной ров, ограждавший костер и остановилась перед братьями.
Лицо ее сияло слабо мерцало, яркие губы восхищенно улыбались, а лучистые очи были обращены на Радсея:
– Заждалась тебя, суженый, мочи нет, день ото дня таю. А сегодня заслышала твою дудочку и веселый смех, вовсе затосковала. Отпросилась у батюшки тебя навестить, увидела твою красоту и расстаться не хватит сил. Пойдем со мной, любый мой, все готово - столы накрыты, постели разобраны. Тебя лишь со мной нет, некого мне ласкать - лелеять, к белой груди прижимать, целовать в сахарные уста. Изнылась я по тебе, Радсей, изболелась, уж не рада каменьям самоцветным, не рада золотой руде и каменному зеленому шелку. Руку дай, все богатства свои подарю-открою… Ступай же за мной сейчас! Не бойся, огонь мне давнишний раб и не тронет будущего хозяина...
Очарованный напевными речами, Радсей направился было к огненному кольцу, но Годар придержал брата за плечо. Собой заслонил. А потом обратился к Огненной Деве:
– Срок его на земле еще не весь вышел. Разве не может Владыка подземный еще обождать малость?
Улыбнулась Дева, покачала меднокосой головой, развела унизанные перстнями пальцы:
– Так пусть Расей сам решит! Что проку ему на земле одному тосковать, не лучше ли уже взять меня и самому среди нас равным стать. Приди же ко мне, радость моя! Горячи у меня поцелуи, нежны объятия, все печали забудешь, когда на моей каменной перине уснешь. Поверь…
Едва не бросился вперед младший на любовный зов, будто себя не помня. Сама Прекрасноликая зовет, манит душу, терзает сердце, обещает несказанные тайны открыть. Только Годар стеной стоит между ними, вновь молвит упрямо:
– Дозволь в дорогу брата снарядить, как положено. Не с нищей сумой войдет он в подземный чертог, а приплывет на богатой ладье с ценными дарами.
Тут красавица показал свой гордый нрав, ножкой топнула, вызвав из-под земли язычок алогривого пламени. Ей-то огонь был заместо родни, тела не трогал.
– И дня не желаю ждать. С собой заберу! За своим пришла!
– А я говорю – дай проводить брата достойно! - твердо молвил Годар. - Опеть и оплакать, слезами ноги омыть, угостить кутьей на своих поминках. Кому еще выпадает такая честь, за свой упокой первый блинок отведать? Не лишай нас печали проститься с родичем. Помним уговор предков – ваш Радсей! Но и ты не нарушь право святое, должны мы человека в Нижний мир снарядить.
Угрюмо свела длинные черные брови Огневица, не сводила с обещанного жениха голодных сияющих глаз, и все же уступила. Махнула узкой ладонью, бросила Годару тонкий расшитый платок с плеча:
– Быть по-твоему, Змей! Завтра до заката голову его этим платком накроешь и для вас он уснет. А я его встречу… Не томись, желанный, скоро свидимся! Ну, а ежели обмануть задумал, князь, сожгу все ваши поля в округе, ничего не пощажу! Ох, тебе ли не знать, Крылатый, как любит огонь высохшую травяную плоть, как трещат на ветру хрупкие ржаные колосья…
Рассмеялась горько, словно с надрывом, хлопнула в ладоши и шагнула назад, в костер. Вновь поднялось, взвилось вверх ржавое пламя, облизало женскую фигурку со всех сторон, укрыло от глаз, словно и не было здесь Подземной Девы, словно не звучало ее угроз поселянам.
Недолго висела над лугом зловещая вязкая тишина, а потом заголосили женщины, зарыдала Арлета, прижав к себе Радунечку. Леда потерянная стояла, не знала, как поступить лучше, хочет ли ее утешений Радсей, нужна ли ему сейчас… Видела только, как обнял Годар младшего брата, и долго так держались они друг за друга среди расступившихся мрачных мужчин.
Один за другим сами по себе гасли костры, заволокло поляну синеватым душистым дымом.
