- Нет, папа, послушай, я виноват в ее смерти...
- Причем здесь ты? - насторожился отец.
- Я собирался все рассказать, но ты уехал...
Я начал свое повествование с момента, когда увидел, как Борька передавал Ярославу треклятые книги. Отец слушал внимательно, иногда задавая вопросы, лицо его помрачнело. Я ничего не утаил, опустив нелепый эпизод с Райкой Ковалевой. Папа тяжело и мучительно молчал, потом поднял голову, белки его глаз налились кровью от усталости и гнева. Наши взгляды встретились, и я с ужасом наблюдал, как побагровели шрамы на мужественном лице.
- Тебе стоило сразу все рассказать мне, как только почувствовал неладное! Почему ты молчал? Не хотел ябедничать? Какое мальчишество! Ты взрослый человек или неразумное дитя?! Пора уже становиться мужчиной! Твой брат попал в беду, его одурманили, сбили с толку... Но ты-то! Играл в благородство, когда требовалось срочно спасать Славу и остальных... Что ты за человек, Владимир? Эгоист! Не выдержал первого же испытания жизнью! - отец тяжело перевел дух, встал, заходил по комнате.
Опустив голову, я молчал, понимая, насколько он прав, обвиняя меня...
- Поведи ты себя, как настоящий мужчина, и расскажи все с самого начала, Рену вместе с сектантами сразу приструнили бы, и чудовищный обряд не унес бы жизнь маленькой девочки, ясно, как день... Но в чем ещё твоя вина, давай, говори, как есть! - потребовал отец.
- Я мог помешать опустить ребенка в воду! Сначала встал с места: мне показалось, Светочку хотят утопить, но Лада сама отдала дочку в руки Рены...
- Почему же ты не вышел, испугался?
- Нет, - я помотал головой, - просто не знал, как поступить, не сообразил...
- Боялся обнаружить себя, спектакль смотрел, - вымученно произнес отец. Вспышка гнева у него прошла, оставив мрачную опустошенность. - Где твой брат?
- Не знаю, у Борьки, наверное...
- Иди за ним. Срочно. Я хочу его видеть. По дороге зайди в штаб, отдай записку капитану Зеленскому, он сегодня в наряде. Сам никуда не заходи, сразу возвращайся. Вы мне нужны. Оба, - чеканя слова, скомандовал отец.
Выполнив его поручение, я тут же вернулся домой, как велел папа. Положение представлялось абсолютно безвыходным, тупиковым. На душе сделалось так тошно, впору самому топиться в пресловутой речке. Все рухнуло, отец никогда не простит меня, мама - тоже, они всегда единодушны... Как жить дальше совершенно одному? Уеду к бабушке, в N, останусь у нее, потом пойду в армию, может, меня там танком придавит или на учениях нечаянно подстрелят. Так я жалобил себя, как девчонка.
В тот вечер мы со Славкой сидели напротив отца, как две одинаковые побитые собаки...
- Сыны мои, простите меня, я недоглядел. Ты, Ярослав, и ты, Володя - вы оба ни в чем не виноваты: давно замечал, как между вами развивается глубокий конфликт, но не предполагал даже, насколько серьезно обстоят дела. Думал, детское, пройдет, а вы вдруг враз повзрослели и начали жить своей жизнью. Ответственность за все лежит на мне, - твердо произнес отец.
- Нет, папа! Только я виноват, я и прохиндей Борька Зеленский!
- Борис здесь ни при чем! Он искренне верует, а вот я... - перебил меня Славка.
- Стоп! - поднял руку отец. - Замолчите оба! Не время играть в благородство. Игры кончились. Воспитывая и опекая чужих мальчиков, я едва не упустил своих! Поэтому решил на время разлучить вас! Ярослав останется со мной и мамой в гарнизоне, а Владимир поедет к бабе Любе в N. Я подаю рапорт и ухожу из армии. Сразу меня вряд ли отпустят, но думаю, мы воссоединимся через год, и выпускной класс вы закончите вместе. Владимир пойдет к Франценюкам и все им расскажет, повинится, жить с таким грузом на сердце - очень тяжело, пусть сбросит камень с души. Разумеется, после похорон девочки. Учись мужским поступкам, сын! Ярослав порвет с Борисом и Реной, и я заберу его на пару недель с собой. Поживешь с солдатами, похлебаешь их каши. Учишься ты хорошо, за полмесяца отстанешь несильно, я лично договорюсь с классным руководителем. Пора, сынок, спуститься с небес на грешную землю. Вы всё поняли, возражения не принимаются! Я научу вас ценить и уважать друг друга! Пусть и дорогой ценой – разбив нашу семью! А теперь марш по койкам, и чтобы ни звука!
Мы ушли, как изрядно побитые одинаковые псы. Я чувствовал себя удрученным, обиженным и потрясенным до самых кончиков волос. Хоть сам и мечтал уехать к бабе Любе, всерьез о таком даже не думал. Отец преподал мне жестокий урок, сделал изгоем, оторвал от себя и мамы. Я пострадал куда больше брата. Хорошенькое же ему досталось наказание: пожить две недели на заимке вместе с ним и солдатами - мечта всей моей жизни, и теперь она никогда не осуществится! Ярик останется здесь, рядом с моими друзьями и... Райкой Ковалевой. Мне же предстоит мыкаться одному в скучном сером городе, в новой школе и, к тому же, объясняться с Франценюками! Впрочем, отец прав, я - законченный эгоист, думаю только о себе, а ведь по моей вине погибла невинная девочка! Жаль, невозможно вернуться в тот роковой день! Увы, все необратимо в мире смертных, а машина времени так и остается неосуществимой мечтой человечества, описанной во множестве фантастических романов! Ты, солдат, заслужил ещё не такое наказание, сказал я себе!
В ту ночь мы с Ярославом ворочались каждый на своей кровати, вздыхая, а брат ещё и поплакал в подушку, но мы не обмолвились ни словом, иначе неминуемо поругались бы, нервы у обоих оголились до предела. Увы, до конца истории еще далеко. События нарастали, как снежный ком.
Утром Рена Зеленская нашла своего сына Бориса повесившимся на перекладине для сушки белья в ванной комнате. В его кармане нашли записку: " Мама, папа, простите меня. Все идет не так, и я не достоин Господней благодати. Жить по законам Божиим не получается. Погибнуть за Веру - единственное, чем могу послужить Богу. Может, это приблизит меня к святым Великомученикам. Аминь. Поскриптум: простите меня все-все, и ты, Ярослав, тоже. Я ухожу сознательно, а ты иди своим путем, чистым, светлым и богопослушным! Ваш Борис." Самоубийство Зеленского-младшего потрясло городок.
Одновременно после похорон крошки Светы, Лада Франценюк, не выдержав, рассказала мужу о том роковом крещении, и молодой лейтенант, страстный и горячий, побежал к Зеленским. Открывшая ему дверь враз поседевшая Рена, получила две пули в живот из личного оружия офицера и скончалась по дороге в больницу. На лестничной клетке Зеленских ночевало сразу два гроба, а убийца главной сектантки пришел в штаб и сдал пистолет, заявив, что считал своим долгом отправить на тот свет убийцу любимой маленькой дочурки.
Отец Бориса находился в ступоре, повторяя одну и ту же фразу: "Ах, Рена-Рена, говорил же я тебе!" и раскачивался из стороны в сторону. Так перестали существовать сразу две офицерские семьи: Зеленских и Франценюков.
Печальная история несчастного капитана закончилась трагически. Когда-то он, выпускник военного училища, вывез из многодетного богомольного семейства старшую дочь, восемнадцатилетнюю Ренату, пытаясь отвлечь ее от молитв, песнопений, черных платков, нелепых и опасных процедур крещения водой. Фанатично верующая женщина не прекратила проводить свои обряды, даже едва не потеряв грудного сына Бориса. Напрасно надеялся на хорошее незлобивый капитан, все шло не так, как ему хотелось.
В каждом месте, где они жили, Рена находила людей, чем-либо неудовлетворенных в жизни и собирала вокруг себя подобие общины, к которому привыкла, живя в отчем доме. Сын Борис тоже впитал религиозность с молоком матери и полностью поддерживал ее. Рано или поздно сослуживцы узнавали о подрывной деятельности Зеленской, и семью перебрасывали с места на место, дабы избежать скандала. Пока они не попали в наш гарнизон. Все попытки мужа перевоспитать Ренату или перетянуть на свою сторону Бориса, оканчивались крахом. Капитан потерпел последнее поражение в борьбе с неумолимым роком. На сей раз, победу отпраздновала смерть.
Вслед за Борисом ещё двое детей, посещавших секту, совершили попытки суицида. К счастью, их вовремя спасли. Один случай имел довольно тяжелые последствия: двенадцатилетняя девочка почти задохнулась в петле, но ее смогли откачать родители, которые вовремя выбили дверь в ванную комнату. Юная богомолка попала в больницу с сильнейшим нервным стрессом.
Мама умоляла нас с отцом ходить по пятам за Ярославом, опасаясь, как бы и он не выкинул нечто подобное. Брат и впрямь казался сильно подавленным.
Смерть Бориса и убийство Рены вкупе с шумным резонансом "сектантского дела" действовало на него не лучшим образом. Я тоже чувствовал себя препаршиво - право слово, ликовать не с чего - но держался стойко, и за меня родители не боялись. Больше всего мою совесть добивала гибель Светочки Франценюк; продолжая считать себя виновным, я просыпался в холодном поту и метался по кровати в мокрых простынях: истошный плач малютки каждую ночь преследовал меня в жутких кошмарах. Перестрадав и передумав, тогдашний Володя Петров убедился в железной правоте отца, жестоко наказавшего его отлучением от семьи. Славка ведь и вправду неуравновешен и слаб духом, точно малое дитя!
А я, получается, спокойно наблюдал, как происходило втягивание "идейно нестойкого" братца в шабаш мракобесия, и ничего не предпринимал, считая Борьку несерьезным соперником. Урок дался тяжело, но помог понять и запомнить на всю жизнь следующее: слабый физически, но вооруженный силой идеи противник дорогого стоит, отмахиваться от него - непростительная ошибка, которая в любую минуту может стать роковой. Ярик со мной не разговаривал, полностью уйдя в свои переживания, он не общался ни с кем, кроме отца и мамы. Да и я не пытался вступать с ним в контакт, настолько он мне опротивел.
Обстановка дома сложилась гнетущая, и я в свободное время норовил ускользнуть к друзьям, чаще всего, к Веньке. Отец связался с бабушкой, которая обещала договориться с директором городской школы принять меня в середине учебного года, и вскоре мне предстояло покинуть родной гарнизон. Родители, особенно мама, очень переживали. Как-то я случайно услыхал, как она сказала отцу:
- Не представляю, как стану жить без Вовки, ты считаешь, разделив мальчиков, мы сделаем лучше? Может, откажемся от нелепой затеи, пока не поздно, а, Юр?
- Катюша, мне самому тяжело, за Вовку обидно, но разлучить их надо, пойми! Иначе наши дети станут врагами. Сама видишь, насколько испортились их отношения! А в разлуке они научатся уважать и ценить друг друга. Поверь, Катюш, так надо, я не от хорошей жизни принял такое жесткое решение! Наш "старший" сын - достаточно самостоятельная и самодостаточная натура, не Славика же отправлять в N!
Я увидел, как отец обнял маму, крепко прижал к себе, потом чуть отстранил и стал осторожно целовать мокрое от слез лицо. С пылающими щеками я тихо удалился, не желая потревожить их. Такие яркие и крепкие чувства между родителями делали нас с братом защищенными, а скоро я останусь с доброй бабой Любой, но все-таки один! Неприязнь к Славке жгла мою душу. Он никогда ничего не знал, не видел, не соображал, "маленький" наш! Вечно прятал голову в песок, как страус. Папа уготовил ему жесткое существование в условиях более чем спартанских, и я снова понимал, насколько он прав. Мяконькая перинка и борщ на обед не сделали из брата настоящего мужчину.
Может, солдатский быт и тяготы таежной жизни вырвут его из пучины идиотизма, в которой он увяз. Кроме того, убрав меня из дома, отец лишал нас с Яркой обоюдной муки видеть друг друга каждый день, ибо тихая ненависть могла перейти в открытую войну! Получалось, мой отъезд во благо всем, но почему-то мне сделалось так мучительно больно и тоскливо! Так тяжко, как никогда...
ЧП с сектантами подвигло нашу директрису устроить общешкольное комсомольское собрание на предмет обсуждения недостойного поведения некоторых учащихся. Такое же собрание провели в пионерской дружине, дабы примерно наказать младших школьников, попавших в секту. В конце концов, ребятишек обязали перевыполнить норму по макулатуре и металлолому и по неделе отдежурить по классу. Детишки, правда, не выдержав морального давления, сказали, что в Бога они не верят. Наверное, Борькина душа содрогнулась при виде малолетних Иуд!
Теперь предстояло узнать, есть ли таковые среди ребят комсомольского возраста. Перед лицом собрания предстали пятеро: Ярослав, Рая Ковалева и еще две десятиклассницы.
Славка стоял с отрешенным лицом на возвышенности сцены, глядя поверх голов рассредоточенным взглядом, и я твердо знал, он ничуть не раскаивается, а, напротив, с каждой минутой все больше укрепляется в собственной Вере. Мы ведь - одно, и кому, как не мне, понимать его состояние, когда любой запрет, любое силовое решение вызывает резко выраженную противоположную реакцию, являясь своеобразным методом убеждения.
Сейчас Ярик глубоко переживал гибель друга. Девчонки выглядели явно растерянными, Рая Ковалева нервно тискала в руках белый носовой платочек с лицом несчастным и заплаканным. Другие девушки смотрелись не лучше. За разразившимися страшными драмами мои сексуальные переживания отошли на второй план, и теперь я внимательно разглядывал одноклассницу, недоумевая, почему она всегда считалась невзрачной. Ни грамма косметики, две косички, завязанные бубликами за ушами, совсем ребенок, худенькая, стройненькая, в аккуратной форме с белоснежным воротничком, она представляется мне типичной школьницей времен брежневского застоя. Чистый ангел с пятерками в тетрадках и стихами Румянцевой в умной головке. До сих пор она для меня эталон невинности и чистоты. Личико ее с огромными серыми глазами, розовыми губками и маленьким носиком показалось мне тогда ликом Мадонны, светлым и благородным. Я уставился на нее, не отрываясь, пока Венька не толкнул меня в бок локтем: "Вовка, так пялиться просто неприлично!"
Секретарь комсомольской организации, отличник Толян Бурцев, толкал пространную речь, сводившуюся к обвинению пятерых учащихся в беспринципности и отсутствию идейной стойкости. По тем временам формулировка достаточно тяжкая для комсомольца, едва ли не хуже всех видов уклонизма от общего курса партии и правительства.
- Вот я и спрашиваю, какие же мы комсомольцы, если клюем на религиозную наживку, покупаемся на сектантские обольщения, публично окунаемся в реку, да ещё и допускаем издевательства над грудными детьми?! - гремел в притихшей зале пафосный рык Толяна Бурцева. - Пусть вот они объяснят, как докатились до жизни такой? Умели влезть в религиозную яму, умейте и ответить перед товарищами! Ярослав Петров, давай-ка, расскажи ты первый, как мужчина!
Добрая сотня глаз ожидающе уставилась на Славку, но он молчал, как монумент.
- Ярослав! - повысил голос Толян.
Брат не реагировал, продолжая все также рассеянно смотреть вдаль. Неужели он не слышит? По зале прокатился недоумевающий ропот. Я начинал нервничать, ерзая на своем стуле, ничуть не сомневался: сейчас Славка выкинет какую-нибудь штуку.
- Ты уже и мужчиной себя не считаешь? - попытался поддеть его несколько растерянный Толян под напряженный смешок зала.
Дохлый номер! Если брат впадал в прострацию, то надолго.
- Причем здесь ты? - насторожился отец.
- Я собирался все рассказать, но ты уехал...
Я начал свое повествование с момента, когда увидел, как Борька передавал Ярославу треклятые книги. Отец слушал внимательно, иногда задавая вопросы, лицо его помрачнело. Я ничего не утаил, опустив нелепый эпизод с Райкой Ковалевой. Папа тяжело и мучительно молчал, потом поднял голову, белки его глаз налились кровью от усталости и гнева. Наши взгляды встретились, и я с ужасом наблюдал, как побагровели шрамы на мужественном лице.
- Тебе стоило сразу все рассказать мне, как только почувствовал неладное! Почему ты молчал? Не хотел ябедничать? Какое мальчишество! Ты взрослый человек или неразумное дитя?! Пора уже становиться мужчиной! Твой брат попал в беду, его одурманили, сбили с толку... Но ты-то! Играл в благородство, когда требовалось срочно спасать Славу и остальных... Что ты за человек, Владимир? Эгоист! Не выдержал первого же испытания жизнью! - отец тяжело перевел дух, встал, заходил по комнате.
Опустив голову, я молчал, понимая, насколько он прав, обвиняя меня...
- Поведи ты себя, как настоящий мужчина, и расскажи все с самого начала, Рену вместе с сектантами сразу приструнили бы, и чудовищный обряд не унес бы жизнь маленькой девочки, ясно, как день... Но в чем ещё твоя вина, давай, говори, как есть! - потребовал отец.
- Я мог помешать опустить ребенка в воду! Сначала встал с места: мне показалось, Светочку хотят утопить, но Лада сама отдала дочку в руки Рены...
- Почему же ты не вышел, испугался?
- Нет, - я помотал головой, - просто не знал, как поступить, не сообразил...
- Боялся обнаружить себя, спектакль смотрел, - вымученно произнес отец. Вспышка гнева у него прошла, оставив мрачную опустошенность. - Где твой брат?
- Не знаю, у Борьки, наверное...
- Иди за ним. Срочно. Я хочу его видеть. По дороге зайди в штаб, отдай записку капитану Зеленскому, он сегодня в наряде. Сам никуда не заходи, сразу возвращайся. Вы мне нужны. Оба, - чеканя слова, скомандовал отец.
Выполнив его поручение, я тут же вернулся домой, как велел папа. Положение представлялось абсолютно безвыходным, тупиковым. На душе сделалось так тошно, впору самому топиться в пресловутой речке. Все рухнуло, отец никогда не простит меня, мама - тоже, они всегда единодушны... Как жить дальше совершенно одному? Уеду к бабушке, в N, останусь у нее, потом пойду в армию, может, меня там танком придавит или на учениях нечаянно подстрелят. Так я жалобил себя, как девчонка.
В тот вечер мы со Славкой сидели напротив отца, как две одинаковые побитые собаки...
- Сыны мои, простите меня, я недоглядел. Ты, Ярослав, и ты, Володя - вы оба ни в чем не виноваты: давно замечал, как между вами развивается глубокий конфликт, но не предполагал даже, насколько серьезно обстоят дела. Думал, детское, пройдет, а вы вдруг враз повзрослели и начали жить своей жизнью. Ответственность за все лежит на мне, - твердо произнес отец.
- Нет, папа! Только я виноват, я и прохиндей Борька Зеленский!
- Борис здесь ни при чем! Он искренне верует, а вот я... - перебил меня Славка.
- Стоп! - поднял руку отец. - Замолчите оба! Не время играть в благородство. Игры кончились. Воспитывая и опекая чужих мальчиков, я едва не упустил своих! Поэтому решил на время разлучить вас! Ярослав останется со мной и мамой в гарнизоне, а Владимир поедет к бабе Любе в N. Я подаю рапорт и ухожу из армии. Сразу меня вряд ли отпустят, но думаю, мы воссоединимся через год, и выпускной класс вы закончите вместе. Владимир пойдет к Франценюкам и все им расскажет, повинится, жить с таким грузом на сердце - очень тяжело, пусть сбросит камень с души. Разумеется, после похорон девочки. Учись мужским поступкам, сын! Ярослав порвет с Борисом и Реной, и я заберу его на пару недель с собой. Поживешь с солдатами, похлебаешь их каши. Учишься ты хорошо, за полмесяца отстанешь несильно, я лично договорюсь с классным руководителем. Пора, сынок, спуститься с небес на грешную землю. Вы всё поняли, возражения не принимаются! Я научу вас ценить и уважать друг друга! Пусть и дорогой ценой – разбив нашу семью! А теперь марш по койкам, и чтобы ни звука!
Мы ушли, как изрядно побитые одинаковые псы. Я чувствовал себя удрученным, обиженным и потрясенным до самых кончиков волос. Хоть сам и мечтал уехать к бабе Любе, всерьез о таком даже не думал. Отец преподал мне жестокий урок, сделал изгоем, оторвал от себя и мамы. Я пострадал куда больше брата. Хорошенькое же ему досталось наказание: пожить две недели на заимке вместе с ним и солдатами - мечта всей моей жизни, и теперь она никогда не осуществится! Ярик останется здесь, рядом с моими друзьями и... Райкой Ковалевой. Мне же предстоит мыкаться одному в скучном сером городе, в новой школе и, к тому же, объясняться с Франценюками! Впрочем, отец прав, я - законченный эгоист, думаю только о себе, а ведь по моей вине погибла невинная девочка! Жаль, невозможно вернуться в тот роковой день! Увы, все необратимо в мире смертных, а машина времени так и остается неосуществимой мечтой человечества, описанной во множестве фантастических романов! Ты, солдат, заслужил ещё не такое наказание, сказал я себе!
В ту ночь мы с Ярославом ворочались каждый на своей кровати, вздыхая, а брат ещё и поплакал в подушку, но мы не обмолвились ни словом, иначе неминуемо поругались бы, нервы у обоих оголились до предела. Увы, до конца истории еще далеко. События нарастали, как снежный ком.
Утром Рена Зеленская нашла своего сына Бориса повесившимся на перекладине для сушки белья в ванной комнате. В его кармане нашли записку: " Мама, папа, простите меня. Все идет не так, и я не достоин Господней благодати. Жить по законам Божиим не получается. Погибнуть за Веру - единственное, чем могу послужить Богу. Может, это приблизит меня к святым Великомученикам. Аминь. Поскриптум: простите меня все-все, и ты, Ярослав, тоже. Я ухожу сознательно, а ты иди своим путем, чистым, светлым и богопослушным! Ваш Борис." Самоубийство Зеленского-младшего потрясло городок.
Одновременно после похорон крошки Светы, Лада Франценюк, не выдержав, рассказала мужу о том роковом крещении, и молодой лейтенант, страстный и горячий, побежал к Зеленским. Открывшая ему дверь враз поседевшая Рена, получила две пули в живот из личного оружия офицера и скончалась по дороге в больницу. На лестничной клетке Зеленских ночевало сразу два гроба, а убийца главной сектантки пришел в штаб и сдал пистолет, заявив, что считал своим долгом отправить на тот свет убийцу любимой маленькой дочурки.
Отец Бориса находился в ступоре, повторяя одну и ту же фразу: "Ах, Рена-Рена, говорил же я тебе!" и раскачивался из стороны в сторону. Так перестали существовать сразу две офицерские семьи: Зеленских и Франценюков.
Печальная история несчастного капитана закончилась трагически. Когда-то он, выпускник военного училища, вывез из многодетного богомольного семейства старшую дочь, восемнадцатилетнюю Ренату, пытаясь отвлечь ее от молитв, песнопений, черных платков, нелепых и опасных процедур крещения водой. Фанатично верующая женщина не прекратила проводить свои обряды, даже едва не потеряв грудного сына Бориса. Напрасно надеялся на хорошее незлобивый капитан, все шло не так, как ему хотелось.
В каждом месте, где они жили, Рена находила людей, чем-либо неудовлетворенных в жизни и собирала вокруг себя подобие общины, к которому привыкла, живя в отчем доме. Сын Борис тоже впитал религиозность с молоком матери и полностью поддерживал ее. Рано или поздно сослуживцы узнавали о подрывной деятельности Зеленской, и семью перебрасывали с места на место, дабы избежать скандала. Пока они не попали в наш гарнизон. Все попытки мужа перевоспитать Ренату или перетянуть на свою сторону Бориса, оканчивались крахом. Капитан потерпел последнее поражение в борьбе с неумолимым роком. На сей раз, победу отпраздновала смерть.
Вслед за Борисом ещё двое детей, посещавших секту, совершили попытки суицида. К счастью, их вовремя спасли. Один случай имел довольно тяжелые последствия: двенадцатилетняя девочка почти задохнулась в петле, но ее смогли откачать родители, которые вовремя выбили дверь в ванную комнату. Юная богомолка попала в больницу с сильнейшим нервным стрессом.
Мама умоляла нас с отцом ходить по пятам за Ярославом, опасаясь, как бы и он не выкинул нечто подобное. Брат и впрямь казался сильно подавленным.
Смерть Бориса и убийство Рены вкупе с шумным резонансом "сектантского дела" действовало на него не лучшим образом. Я тоже чувствовал себя препаршиво - право слово, ликовать не с чего - но держался стойко, и за меня родители не боялись. Больше всего мою совесть добивала гибель Светочки Франценюк; продолжая считать себя виновным, я просыпался в холодном поту и метался по кровати в мокрых простынях: истошный плач малютки каждую ночь преследовал меня в жутких кошмарах. Перестрадав и передумав, тогдашний Володя Петров убедился в железной правоте отца, жестоко наказавшего его отлучением от семьи. Славка ведь и вправду неуравновешен и слаб духом, точно малое дитя!
А я, получается, спокойно наблюдал, как происходило втягивание "идейно нестойкого" братца в шабаш мракобесия, и ничего не предпринимал, считая Борьку несерьезным соперником. Урок дался тяжело, но помог понять и запомнить на всю жизнь следующее: слабый физически, но вооруженный силой идеи противник дорогого стоит, отмахиваться от него - непростительная ошибка, которая в любую минуту может стать роковой. Ярик со мной не разговаривал, полностью уйдя в свои переживания, он не общался ни с кем, кроме отца и мамы. Да и я не пытался вступать с ним в контакт, настолько он мне опротивел.
Обстановка дома сложилась гнетущая, и я в свободное время норовил ускользнуть к друзьям, чаще всего, к Веньке. Отец связался с бабушкой, которая обещала договориться с директором городской школы принять меня в середине учебного года, и вскоре мне предстояло покинуть родной гарнизон. Родители, особенно мама, очень переживали. Как-то я случайно услыхал, как она сказала отцу:
- Не представляю, как стану жить без Вовки, ты считаешь, разделив мальчиков, мы сделаем лучше? Может, откажемся от нелепой затеи, пока не поздно, а, Юр?
- Катюша, мне самому тяжело, за Вовку обидно, но разлучить их надо, пойми! Иначе наши дети станут врагами. Сама видишь, насколько испортились их отношения! А в разлуке они научатся уважать и ценить друг друга. Поверь, Катюш, так надо, я не от хорошей жизни принял такое жесткое решение! Наш "старший" сын - достаточно самостоятельная и самодостаточная натура, не Славика же отправлять в N!
Я увидел, как отец обнял маму, крепко прижал к себе, потом чуть отстранил и стал осторожно целовать мокрое от слез лицо. С пылающими щеками я тихо удалился, не желая потревожить их. Такие яркие и крепкие чувства между родителями делали нас с братом защищенными, а скоро я останусь с доброй бабой Любой, но все-таки один! Неприязнь к Славке жгла мою душу. Он никогда ничего не знал, не видел, не соображал, "маленький" наш! Вечно прятал голову в песок, как страус. Папа уготовил ему жесткое существование в условиях более чем спартанских, и я снова понимал, насколько он прав. Мяконькая перинка и борщ на обед не сделали из брата настоящего мужчину.
Может, солдатский быт и тяготы таежной жизни вырвут его из пучины идиотизма, в которой он увяз. Кроме того, убрав меня из дома, отец лишал нас с Яркой обоюдной муки видеть друг друга каждый день, ибо тихая ненависть могла перейти в открытую войну! Получалось, мой отъезд во благо всем, но почему-то мне сделалось так мучительно больно и тоскливо! Так тяжко, как никогда...
ЧП с сектантами подвигло нашу директрису устроить общешкольное комсомольское собрание на предмет обсуждения недостойного поведения некоторых учащихся. Такое же собрание провели в пионерской дружине, дабы примерно наказать младших школьников, попавших в секту. В конце концов, ребятишек обязали перевыполнить норму по макулатуре и металлолому и по неделе отдежурить по классу. Детишки, правда, не выдержав морального давления, сказали, что в Бога они не верят. Наверное, Борькина душа содрогнулась при виде малолетних Иуд!
Теперь предстояло узнать, есть ли таковые среди ребят комсомольского возраста. Перед лицом собрания предстали пятеро: Ярослав, Рая Ковалева и еще две десятиклассницы.
Славка стоял с отрешенным лицом на возвышенности сцены, глядя поверх голов рассредоточенным взглядом, и я твердо знал, он ничуть не раскаивается, а, напротив, с каждой минутой все больше укрепляется в собственной Вере. Мы ведь - одно, и кому, как не мне, понимать его состояние, когда любой запрет, любое силовое решение вызывает резко выраженную противоположную реакцию, являясь своеобразным методом убеждения.
Сейчас Ярик глубоко переживал гибель друга. Девчонки выглядели явно растерянными, Рая Ковалева нервно тискала в руках белый носовой платочек с лицом несчастным и заплаканным. Другие девушки смотрелись не лучше. За разразившимися страшными драмами мои сексуальные переживания отошли на второй план, и теперь я внимательно разглядывал одноклассницу, недоумевая, почему она всегда считалась невзрачной. Ни грамма косметики, две косички, завязанные бубликами за ушами, совсем ребенок, худенькая, стройненькая, в аккуратной форме с белоснежным воротничком, она представляется мне типичной школьницей времен брежневского застоя. Чистый ангел с пятерками в тетрадках и стихами Румянцевой в умной головке. До сих пор она для меня эталон невинности и чистоты. Личико ее с огромными серыми глазами, розовыми губками и маленьким носиком показалось мне тогда ликом Мадонны, светлым и благородным. Я уставился на нее, не отрываясь, пока Венька не толкнул меня в бок локтем: "Вовка, так пялиться просто неприлично!"
Секретарь комсомольской организации, отличник Толян Бурцев, толкал пространную речь, сводившуюся к обвинению пятерых учащихся в беспринципности и отсутствию идейной стойкости. По тем временам формулировка достаточно тяжкая для комсомольца, едва ли не хуже всех видов уклонизма от общего курса партии и правительства.
- Вот я и спрашиваю, какие же мы комсомольцы, если клюем на религиозную наживку, покупаемся на сектантские обольщения, публично окунаемся в реку, да ещё и допускаем издевательства над грудными детьми?! - гремел в притихшей зале пафосный рык Толяна Бурцева. - Пусть вот они объяснят, как докатились до жизни такой? Умели влезть в религиозную яму, умейте и ответить перед товарищами! Ярослав Петров, давай-ка, расскажи ты первый, как мужчина!
Добрая сотня глаз ожидающе уставилась на Славку, но он молчал, как монумент.
- Ярослав! - повысил голос Толян.
Брат не реагировал, продолжая все также рассеянно смотреть вдаль. Неужели он не слышит? По зале прокатился недоумевающий ропот. Я начинал нервничать, ерзая на своем стуле, ничуть не сомневался: сейчас Славка выкинет какую-нибудь штуку.
- Ты уже и мужчиной себя не считаешь? - попытался поддеть его несколько растерянный Толян под напряженный смешок зала.
Дохлый номер! Если брат впадал в прострацию, то надолго.
