Незаметно наступил день отъезда блудного сына. За окном стояла тоскливая осенняя слякоть, моросящий дождик окутал городок серым пористым палантином. Казалось, сама природа оплакивала мое отбытие тихо и монотонно, как вечно скорбящая вдова. Я шел по печальным улочкам к школе, неся в руках большую спортивную сумку. На крыльце стояла только одна хрупкая фигурка - Рая. С мальчишками своими я попрощался накануне вечером, а с родителями - дома. Ярослав, уходя на занятия, даже не сказал мне "до свидания": мы так и не помирились. Ну и пусть его, без того тошно. Девушка моя сбежала с крыльца и, никого не стесняясь, кинулась в мои объятия. Правда, смотреть на нас было некому, кроме нахохлившейся на ветке старой полоумной вороны.
- Сбежала с урока, чтобы проводить тебя!
- Бедная моя отличница! - я жадно припал к мокрым от дождя и слез губкам Раечки. - Зря ты связалась с таким хулиганом!
- Я не жалею ни о чем, люблю тебя!
- Не говори так, а то никуда не уеду, и отец посадит сержанта Захарчука на губу!
Я пытался шутить, но шутки получались грустными, как осенний дождь.
- Ты пойдешь со мной?
- Конечно! С тобой я могла бы идти хоть на край света!
Мы снова страстно поцеловались. Мои губы уже знали ее лицо и уста, глаза и брови, щечки и чистый лоб. Два последних дня мы с Раечкой встречались, но нам чудовищно, катастрофически не хватило отпущенного времени. Поздно вспыхнула наша первая любовь, как ни парадоксально это звучит применительно к пятнадцатилетним детям!
Как повелось, все отбывающие из части в далекие края, садились в машину у здания почты. Сержант Захарчук нервно поглядывал на часы, опасаясь, как бы мы не опоздали на вокзал по размытой дороге. А мне больше всего на свете хотелось не успеть на чертов поезд! Я мысленно прощался с городком, школой, лесом, собаками и лошадьми. Нигде на свете больше не живется так хорошо и привольно. Одной рукой я обнимал прильнувшую ко мне девушку, ее голубой беретик покрылся россыпью мелких капелек воды, чистых и прозрачных, как бриллиантики...
- Вовка! Скорее садись! - едва завидев меня, заорал Захарчук. – Если не успеем, твой батя с меня башку снимет!
- Раечка, я люблю тебя! Может, папа разрешит мне приехать на зимние каникулы!
- Володя, я тоже люблю тебя! Приезжай обязательно! Напиши мне!
- Да-да, сразу, как только приеду!
Я торопливо покрыл личико моей Мадонны страстными поцелуями, ощутив ответ ее сладких, как малина, губ. Лицо мое стало мокрым от дождя и Раиных слез, я и сам чуть не плакал.
- Вот везунчик! Кто б меня так провожал! - проворчал сержант, остервенело крутя баранку.
Через три дня я благополучно добрался до бабушки и стоял во всей красе перед новым классом.
ГЛАВА 7. Изгои и кланы.
Итак, вскоре я предстал во всей красе перед новым классом.
- Володя Петров, прошу любить и жаловать! - представила меня учительница бодрым голосом, - садись, Володя, не стесняйся, выбирай любое свободное место!
Усевшись один на "камчатку" и стараясь не замечать заинтересованно-насмешливых взглядов двадцати пар глаз, я нимало не волновался, примут ли меня новые одноклассники. Покочевали бы с мое по гарнизонам да по разным школам! Опыт выживания у меня накопился немалый, и буквально через пару-тройку дней даже самые несговорчивые соученики признавали мой авторитет. Однако здесь мгновенно ощущалась разница между нашими и городскими порядками: никто не спешил "прописать" меня в новый коллектив и не торопился общаться со мной. Поначалу такой бойкот недоумения не вызвал. Мало ли, как принято в пыльной промзоне, где все не так! Некоторое время я был предоставлен самому себе.
Только девочки с ходу начали проявлять знаки внимания, но любовь к Рае делала растревоженное сердце полностью закрытым для новых одноклассниц. Отсутствие общения тоже не особенно заботило: трагедия, прокатившаяся огненным колесом по моей душе, только-только начинала забываться. Я ещё не переболел до конца свои боли и ощущал себя везде неуместным, точно ананас на капустной грядке.
Ночами видел во сне берег реки среди глухого леса, белые фигуры сектантов. Раю. Абсолютно голую, с глянцевым отливающим медью близкого костра бесплотным худеньким телом, такую же прекрасную, как во время крещения. В моем сне я выходил из укрытия, подхватывал девушку на руки и осторожно опускал на опавшую прелую листву, желая раз и навсегда покончить с обоюдно-ненужной девственностью: отныне мы принадлежим друг другу. Я осторожно входил в ее теплую упругую глубину, и мы в унисон теряли невинность под шелест растревоженной листвы.
После таких сновидений, меня обычно надолго не хватало, но я успевал почувствовать, как девушка бьётся подо мной с обреченностью птицы в силке... Но дышит счастливо, часто. После ошеломляющего финала сектанты начинали петь оду высокими чистыми голосами, прославляя акт проникновения, а я вставал, поднимал Раечку на руки и уносил в чащу леса. Сон завершался прекрасно и мучительно, я посыпался весь в поту и, ничуть не удивляясь, обнаруживал на своем белье некие следы, возвышенные и постыдные одновременно.
Смелые желания, страсть и нежность корежили ещё вчера невинную душу без церемоний и пощады, выворачивали наизнанку спящее тело, выпивая до дна все соки. Редкую ночь сновидение не преследовало меня, несчастного. Я и ждал и боялся этого сладкого кошмара. По сути, тогдашний Володя Петров просто ошалел от неудержимой лавины чувств, обрушившейся на него тогда, когда он лишился своей Мадонны с косичками. Судьба жестоко обошлась с моей первой любовью.
Тогда, в годы глухого застоя, далеко не вся молодежь начинала раннюю половую жизнь. Школу большинство заканчивало невинными, развязываясь обычно уже в вузах в около двадцатилетнем возрасте. Конечно, случалось, и девочки-школьницы рожали, но подобное ЧП считалось скорее исключением из правил. Мучительно стыдясь своей неистребимой похоти, в письмах к Раечке я не упоминал ни слова о неистовых секс-мечтаниях. Но они были, были, сжигая мое существо яростным пламенем. Тут уж явно не до наивных знаков внимания новых одноклассниц, детских, смешных и совершенно неуместных!
В новой школе я ощущал себя гораздо взрослее сверстников, был страшно далек от их наивного инфантилизма. К тому же чувствовал себя запертым в клетку животным, лишенным свободы стреноженным жеребцом, собакой в тесной квартире! Мне не хватало простора, леса, стога сена возле загона с лошадьми, росной травы по пояс, привольного детства. Теперь же ничего не оставалось, как плыть по течению. Вскоре моя отрешенность от школьной жизни с размаху канула в Лету.
Как-то на переменке ко мне подошел один из новых одноклассников Леша Усачев, низкорослый с непомерно большой ушастой головой.
- Вовка, ты ходишь в какую-нибудь секцию? - издалека спросил он.
- Нет, а что? - я отрицательно покачал головой.
- У нас все куда-то ходят, ну, в бокс там или классическую борьбу...
- Я ведь только приехал сюда из гарнизона, не успел никуда пойти.
- Ну и зря! Готовься: сегодня после уроков тебе дадут в морду! Ребята поручили передать.
-Да ну? А кто им позволит?
- Ну, ты ведь один.
- Здесь принято бить одного?
- Вообщем, да, - подумав, согласился Леша, - у тебя же нет своего клана?
- Какого еще клана?
- Ну, твоего, который заступился бы за тебя.
- Я и сам в состоянии за себя заступиться!
- Тогда тебе придется плохо: тебя станут лупить все кланы по очереди! - презрительно заявил ушастый коротышка.
- Сколько их всего, ну, кланов? - поинтересовался я.
- Три, в каждом по пять человек. Ты получаешься пока среди изгоев, есть такие личности, которых не берут ни в один клан, западло считается, - объяснил Леша.
- Ну и пусть среди изгоев, меня не волнует! - заявил я.
- Зря ты так говоришь, жизнь изгоя - не сахар. Кто не в клане - последний человек!
- Сколько всего у вас "изгоев"?
- Теперь вместе с тобой - тоже пятеро.
- А если я их всех объединю в клан?
- Не выйдет, нужно ещё доказать право собрать свой клан.
- Каким образом?
- Подраться со всеми тремя кланами. Потом соберется общий совет. Тебя либо включат в один из кланов, либо разрешат собрать свой, либо оставят изгоем...
- Хочешь знать мое мнение? Вы здесь занимаетесь полнейшей ерундой, и мне не до вашей мышиной возни! Можете бить хоть всеми тремя кланами одновременно, меня мало волнуют всякие дебилы с их порядками! А если и переведут из вашей придурочной школы или, еще лучше, отправят обратно в гарнизон, то я совсем не против! Так и передай тем, кто тебя послал! - высокомерно заявил я и пошел прочь.
- Смотри, довыпендриваешься! - крикнул мне вслед Лешка.
Оказывается, среди двух девятых классов имелось три группировки мальчишек, периодически дерущихся между собой, и так называемые "изгои", которых по какой-либо причине не брали ни в один клан. Скажем, покойный великомученик Борька оказался бы в установленной системе "изгоем" за свое занудство.
В то время на гребень моды всплыли секции каратэ, куда было очень трудно попасть, в гарнизоне же с мальчишками-старшеклассниками занимался кореец Андрей Квон, мы с удовольствием ходили на его уроки, и я считался одним из самых способных. Не говоря уже о богатом опыте уличных и школьных побоищ.
Всю неделю я дрался со всеми тремя кланами, мысленно говоря "спасибо" своей выучке и сенсею Квону. Абсолютно не умел отступать, идя напролом до конца. Обладая непоколебимым характером, я вырос настоящим бойцом, сломать которого невозможно, только убить. Никогда не издевался над теми, кто слабее меня.
Правда, в далеком детстве дразнил Славку, не давая ему покоя, дабы братцу жизнь медом не казалась, но в одночасье прекратил доводить его после памятного разговора с отцом. Наверное, я тормошил Ярку от своеобразной любви к нему. То, как мы с ним расстались, не являлось для меня показателем взаимной ненависти: Славка потерял друга, духовная жизнь его разбилась вдребезги, а любимую девушку увел собственный брат. Раечка писала письма, полные любви и тоски, Ярик по-прежнему ничего не значил для нее. При таких обстоятельствах неудивительно, если он и возненавидел меня - благородства в нем было с гулькин нос.
Изнеженный Ярослав всегда шел по пути наименьшего сопротивления: легче обвинять в своих неудачах кого-то, чем искать причину в себе. Брат уверовал в Бога и попытался измениться, ибо в глубине души сам частенько испытывал недовольство собой. Вера помогла ему, но недоформировала, как личность, и Ярик продолжал потакать своим прихотям, хотя кратковременное пребывание в секте затронуло его душу, давно нуждавшуюся в мощнейшей поддержке. Такой поддержкой и стала для брата религия.
В отличие от Славки, во мне бурлило достаточно жизненной силы, и в подпитке извне я не нуждался, не искал себе поблажек, привыкнув за свою недолгую жизнь переламывать ситуацию в свою сторону силовым решением. Тогдашний школьник Володя Петров имел тенденцию к усложнению собственной жизни, руководствуясь принципом «чем хуже, тем лучше». Несказанно раздражающие порядки новой школы мешали жить своей жизнью, поражали бестолковостью и идиотизмом, вынуждая идти на все, лишь бы отстоять независимость. Каждый божий день после уроков меня поджидали бойцы ВитькА, ВаськА и КолЯна, и я самозабвенно дрался с двумя, тремя и более противниками.
После чего атаманы провели общий совет, на котором все три клана изъявляли желание взять меня к себе, но к соглашению не пришли и начали выяснять отношения между собой. Пока кланы трепали друг друга, я отдыхал от постоянной войны за выживание. Девочки обоих классов открыто встали на мою сторону, требуя предоставить право выбора мне. Мальчишки последовали их советам, поскольку уже никто не знал, как разрешить нелепое противостояние. Но примкнуть к этим приматам я посчитал ниже своего достоинства, о чем заявил в более чем резкой форме:
- Пошли вы все к черту! Не желаю иметь с вами ничего общего. Отдайте мне право собрать в отдельный клан изгоев или отстаньте!
Драчуны обалдели от подобной наглости и снова ополчились на меня. Изгои же не имели права голоса и возможности встать на чью-либо сторону, но, надо отдать им должное, сами пытались примкнуть ко мне, хоть и были жестоко биты ввиду своих слабых физических сил. Защитить их не всегда получалось, мне без того доставалось по пятое число. Но даже слабое сопротивление "недочеловеков" воспринималось как открытый бунт. Кланы на глазах теряли авторитет и власть и уже не знали, как выйти из идиотской каши, сохранив остатки достоинства.
Я приходил домой с синяками и ссадинами, в разорванной одежде, с фингалами и шишками, умолял бабушку ничего не сообщать родителям, успокаивая ее, мол, скоро все закончится, мне лишь необходимо отстоять свою независимость и авторитет в новом коллективе. Однако ни словом не обмолвился о том, насколько глубоко плевать мне на коллектив, принадлежность к которому не сделает чести даже самому отъявленному буяну гарнизона – Федюне Рваному, привыкшему совать кулаком в нос по любому поводу. Ну хобби такое у пацана! Однако все же он предпочитает честный бой – лицом к лицу и один на один.
Стадо подкарауливающих и лишающих права достойно защититься малолетних скотов - вовсе не тот случай и не заслуживает ни единого доброго слова! Я закусил удила и шел до конца уже без определенной цели, просто не мог иначе. Не дождутся клановцы от меня ни слова пощады! Жутко тоскуя по родителям, Раечке, Мухтару, своим ребятам и даже по Ярику, я недоумевал, почему судьбе вздумалось засунуть меня из огня да в полымя. Из сектантского бреда в гнездо бешеных ос.
ГЛАВА 8. Железная труба и кроличья лапка.
Ситуация разрешилась неожиданным образом. Одного изгоя - одноклассника-однофамильца Мишу Петрова, робкого очкастого мальчика, окружили ребята из клана Витька, требуя дать списать домашнее задание по математике. Отличника отловили на большой перемене в школьном дворе. Я подошел, растолкав обидчиков, заявил:
- Он никому ничего не даст, ясно? Потому что не хочет! Правда, Миш?
Тот робко кивнул. Завязалась потасовка, четверо обозленных мальчишек кинулись на меня, обступив со всех сторон, уже зная о моей способности держать круговую оборону. Мишке засветили в глаз, морально деморализовав. Очки его соскочили с носа и разбились. Я знал, чем все закончится: мне опять достанется, но посопротивляться еще мог бы, когда вдруг получил жуткий удар по голове от кого-то пятого, выпавшего из поля зрения. В глазах помутилось, и я потерял сознание.
Очнулся уже в больнице с перевязанной головой и жуткой болью во всем теле. Попытался встать, но меня сильно затошнило и вырвало. Голова кружилась, как от морской болезни. В тот день, кроме расстроенной плачущей бабушки, меня посетил Миша Петров, на его носу сидели другие очки.
- Вовка, знаешь, как ты сюда попал? У меня глаза слезами заплыли от удара, очки найти никак не могу. Сижу, как дурак, и зову на помощь. Библиотекарша Марь Иванна как раз шла домой, она помогла мне встать и вызвала "скорую". Тебя увезли в больницу, а меня привели к директрисе. Я ничего не стал скрывать, знаешь, надоело терпеть унижения, но ведь теперь мы вместе, правда?
