Бесшумно, тенью среди теней, я канул в лес.
Как весело было ступать легкими неслышными лапами по вялой от ночных заморозков траве и палой листве.
Тело волка, невесомое и крепкое, обладающее неизведанной мощью, отлично слушалось. Я пустился бежать скачками. Наяву это было еще лучше, чем меж мирами.
Я несся по чащобе, уклоняясь от сучков и веток. И что колдун трусил - никакие нечеловеческие желания, вроде догнать Вихорку, перервать ему глотку и напиться крови, не одолевали меня.
А вкусная, должно быть у него кровь! И под каким напором, мощными толчками она вливалась бы в глотку!
Слабый соблазнительный запах застал меня посередине прыжка. Я извернулся в воздухе и встал на все четыре лапы. Запах звал из-под куста, из жесткой сухой осоки.
Я осторожно раздвинул траву носом. Зайчонок-листопадничек. Не больше рукавички, лапки, как в валеночках, доверчивые глазенки во всю мордашку. Прижался к земле и смотрит глазками: съест - не съест?
Он был мне на один зуб и только разжег голод.
Теперь я уже больше не скакал по лесу, как бесноватый. Я начал охоту.
Я плохо помню свою первую охоту - слишком большого напряжения сил от неопытного волка она потребовала, и человеку почти не осталось места. Впоследствии мне редко приходилось настолько оставлять человеческий разум. Помню только раздвоенные острые копыта, мелькавшие у самой моей морды, два отчаянных рывка (мой оказался вернее), ощущение горячей, бьющейся в пасти шеи, и совершеннейшее удовлетворение, которое я испытал, заглатывая дымящееся, истекающее еще живой кровью мясо.
До рассвета я проспал, свернувшись калачиком и укрыв хвостом нос, в маленькой лощинке. Здесь было много хороших мест для сна. Ночевать в лесу лучше в волчьем облике. Совсем не холодно.
А утром, не спеша, по хрустящему инею отправился разыскивать свою одежду. Я проявил просто младенческую безалаберность! Оправдать меня могло лишь то, что я превращался по-настоящему впервые и от волнения думать забыл о насущных делах.
Шел обратно по своему же следу. Запах вел меня, как путеводная нить. Правда, основательно запутавшаяся в чащобе. Как это нам с оленихой удавалось ночью нестись сквозь такие заросли!
Теперь у меня было время спокойно рассмотреть лесных духов. Да я и сам, в некотором роде, стал одним из них, а? Змей меня проглоти!
Вокруг каждой покрытой инеем травинки, каждого оттененного ледяными кристалликами палого листочка трудились прозрачные существа, до того мелкие, что я не мог их разглядеть, как следует, даже с помощью острейшего волчьего зрения. В каждом, даже самом чахлом, задавленном соседями кусте, проживало отдельное существо. Чем моложе было растение, тем неопределеннее казалось это существо. В самом нижнем подлеске их было трудно отличить от игры света и теней. Но в старинных деревьях обитали прекрасные духи, похожие на людей. Они не двигались, погруженные в глубокую задумчивость с улыбкой на устах. Лес был полон бестелесных созданий, согласно уживающихся друг с другом. Вскоре я перестал обращать на них внимание, как человеком не замечал кипящую под ногами и над головой жизнь растений и насекомых.
На поляне, покрытой тонкой, уже полегшей травой, стояла девушка с волосами цвета этой травы и расчесывала их гребнями из сучьев. Приглядевшись получше, я понял, что это не гребни, а кисти ее рук. Девушка оглянулась и просияла улыбкой, показав неровные сучки вместо зубов, и протянула ко мне свои грабли, которые стали бесконечно вытягиваться. Бочком, бочком я обошел эту полянку. Не знаю, кто была эта красавица и могла ли она причинить мне вред - я о таких и не слыхивал.
Только к полудню я отыскал место своего превращения. Одежда безобразно валялась между кустами, сырая от растаявшего инея. Кафтанчик был безнадежно испорчен. Уздечка с запахом желанного Вихорки валялась в траве. Рюкзак лежал тут же.
Зубами я попытался развязать его - может там хоть одеяло найдется? Не удалось. Завязанные полукошачьими лапками Аше узлы держались крепко.
Я не торопился расставаться с теплой волчьей шкурой, но хотелось обдумать впечатления сегодняшней ночи человеческой головой. Вздохнув с сожалением, я стал выдавливать из себя воздух - на первых порах превращение требовало большого внимания и проходило медленно. Пока втягивал в себя шерсть и выпрямлял конечности - бесконечно долгий, неотработанный процесс - основательно замерз. Дрожа от холода, жмурясь от яркого света, как и в прошлый раз, неприятно пораженный расплывчатостью человеческого зрения, я мигом развязал завязки рюкзака. В нем оказалась куртка из овчины мехом внутрь. Ай да Аше! Никогда больше не буду плохо о ней думать.
Поскорее влез в эту чужую шкуру, сунул ноги в сапоги. Согрел под курткой отсыревшие штаны и натянул. Пожалел, что Аше не догадалась положить огниво. Зато она запихала в рюкзак совершенно ненужные мне пироги с капустой. За время скачки пироги раздавились в лепешку. Я раскрошил их под кустом для лесных зверушек.
Я был совершенно сыт. А еще болтают, якобы волкодлаки не могут есть сырого мяса. Ха-ха! Бедный голодный пастушок! Интересно, что делается с сырым мясом в человеческом желудке?
Так размышлял я, направляясь на восток, навстречу ярким просветам между тучами, где, по моим расчетам должны были находиться засеки. Приходилось продираться сквозь бурелом. Удобнее было бы бегать по лесу в зверином облике, но мне хотелось обдумать первые впечатления человеческой головой. Мало ли что.
Мысли приходили в человеческую голову короткие, хозяйственные. Как хранить одежду, пока я буду волком, смогу ли я обойтись без огня, стоит ли запасать впрок пищу.
Наконец, я залез в такую глухомань, что дальше человеку, по крайней мере, без топора, ходу не было. Может, на волчьем брюхе я и прополз бы, да зачем?
Скорее всего, этот бурелом и был засеками - разве в такой чащобе разберешь!
Засеки с незапамятных времен устраивают в пограничных лесах. Надсекают ствол дерева с одной стороны, кладут на бок, и оставляют так расти. Причем ветвями во вражью сторону. Несколько рядов таких лежачих деревьев, да еще проросших рванувшимся к открывшемуся свету подлеском представляют собой труднопроходимую преграду. Для конницы и вовсе неодолимую. Только темнолунные не стали ломиться на своих лошаденках по лесу, а обошли засеки со стороны южных степей.
Дальше идти не было смысла. Я зевнул и лег навзничь на замшелый, растущий лежа ствол ольхи. Улегся поудобнее, обдирая мох.
Интересно бы посмотреть, как здесь выглядят духи деревьев. Но пока превращение в волка - для меня целая история. Я еще не научился так ловко обращаться со всем телом, как с правой лапой, и вынужден очень старательно сосредотачиваться, чтоб не вышло, как в первый раз.
В засеках не бывает людей - здесь запрещено охотиться, собирать грибы и ягоды, поскольку тропинки грибников и охотников могут стать предательскими тропами для врага. Здесь я мог упражняться в искусстве превращений в полной безопасности для себя и других.
Лежал, лениво, как настоящий зверь, смотрел сквозь полуоблетевший подрост на ползущие по небу осенние облака. Вспоминал сегодняшнюю ночь, проглоченного зайчонка - один пух, почти без мяса, лесных духов, гонку с оленихой. Выкаченные глаза умирающей оленихи с белками в толстых коричневых прожилках. Совсем не похожи на глаза девчонки в санях. Будучи в звериной шкуре, я убил равное себе существо. То есть, повторил совершенное между мирами. Но угрызения совести не коснулись меня. В мире зверей это не преступление.
Или каналец, по которому впечатления входят в мою душу, теперь огрубел, как те канальцы в лапе, по которым прорастают шерстинки?
А олениха была вкусная. Я зевнул. Голова была тупая-претупая. Наверное, не выспался. А спать лучше в волчьем облике.
Хватит. Человеком я уже побыл.
Я стал жить на засеках.
Превращаясь по нескольку раз в день, я не спеша продвигался на северо-восток, просто так, для разнообразия. Не сидеть же на одном месте.
Ел я досыта и за несколько дней волчьей жизни обнаружил, что мое человеческое тело тоже окрепло и налилось силой. Охотился я на всех, кого мог поймать. Иногда просто из удовольствия взять верх над неразумной быстрой теплой тварью. Выедал самый лакомый кусочек и оставлял тушу на съедение падальщикам. Чем тоже приносил пользу.
Процесс охоты увлекал меня, но не затрагивал человеческих чувств. Волк словно говорил человеку: "Здесь моя территория", и человек не совался, куда его не просят.
Мне нравилось владеть совершенным волчьим телом, мощным, не отягощенным человеческими предрассудками. Но, следуя то ли наказу колдуна, то ли какому-то внутреннему побуждению, я каждый день понемногу проводил в облике человека. Ничего не делал. Просто сидел и думал.
Бытовые проблемы разрешились очень просто и больше не волновали меня.
Я выяснил, что сырое мясо, съеденное за несколько часов до превращения в человека, прекрасно усваивается. Если же принять человеческий облик сразу после кровавой трапезы, то получишь самые отвратительные колики. От них можно избавиться, опять превратившись в волка. Правда очень трудно сосредотачиваться, когда люто крутит живот.
Раздеваясь перед превращением, я теперь аккуратно складывал одежду в рюкзак и вешал на приметное дерево. В рюкзаке я также хранил Вихоркину уздечку. Крестьянское воспитание не позволяло мне выбросить такую полезную вещь.
К миру духов, который обступал меня, едва я становился мохнатым и четвероногим, я привык очень быстро, словно жил в нем с детства. Может, так оно и было? Просто теперь я видел его воочию.
Однажды, наевшись молодой кабанятины, сочной от нежного осеннего жирка, я дремал на опавших листьях под ракитовым кустом. Земля задрожала от могучей поступи. Я поднял голову и в миг пробуждения подумал даже, а не биение ли сердца Великого Змея я слышу? Тяжелые шаги приближались, затрещали лежачие деревья засеки, я напрягся, готовясь к бегству. (Не к нападению же! У зверья полно здравого смысла.)
На поляну вышел Индрис-зверь.
Великий зверь, точнее Дух Великого зверя, вымершего много столетий назад, стоял под красной луной.
Шерсть свисала космами до сухой травы, хобот был толщиной со ствол сорокалетнего дерева, бивни загибались к самым глазам, смотревшим с такой высоты, что казалось, они видят все на свете.
Я чувствовал себя пред ним не ничтожеством, нет, но благоговейно простертым во прахе.
Индрис постоял, озирая все окрест и, не спеша, двинулся дальше напролом.
Видел я и Птицу-Ночь.
Она оказалась крылатой девушкой с длинными черными волосами. Сидела на дереве, вцепившись в сук птичьими лапами, и расчесывала волосы, свисавшие до самой земли. Было в ней что-то от корявой красотки с поляны. Я мог бы посмотреть ей в глаза, но не рискнул, ибо заглянувший в глаза Птице-Ночи забывает обо всем на свете. Так я и не узнал, врут былички или же в них правда говорится.
Да, кстати, духи деревьев засеки не лежали, но стояли рядом, плечо к плечу, как войско. Даже самые маленькие и неоформившиеся. Чем-то они напоминали Родичей.
С удивлением я заметил, что после прогулок в волчьем облике мое правое запястье краснеет и покрывается ссадинами. Его опоясывала узкая воспаленная полоса. Понаблюдав за лапами, я понял, в чем дело. Обруч, закреплявший мою правую руку в ванне, стягивал ее слишком туго, и колдовская вода не проникла в этом месте к коже. Поэтому на моей правой волчьей лапе всегда оставалась человеческая полоска. Нахлестанная мокрой травой и ветками, она краснела и саднила.
Прошло уже, наверное, дней шесть или восемь, я не считал. Луна-Дочь стала ходить по небосклону рядом с Матерью. Еще немного и обе сделаются совершенно круглыми. Я уже достаточно освоился с превращениями, считал, что подчинил волка своей человеческой части. Мне захотелось показать кому-нибудь свое умение.
Я много мечтал. Перво-наперво, хотелось отплатить разбойникам, ограбившим меня у Пунькиных болот, и вернуть Копейку Великого Змея, если это возможно. Я не раз с большим удовольствием на все лады представлял сцену, как незадачливые разбойнички нападают на одинокого безоружного путника, совсем парнишку, и вдруг почти поверженная жертва оборачивается громадным волчарой! Я даже специально отрабатывал такую расстановку сил: чернобородый злодей наносит, как это было, удар дубиной сзади, я поворачиваюсь быстрее, чем может уследить человеческий глаз, слету превращаюсь в волка, дубина не успевает описать и четверти дуги, как бородатый уже лежит, придавленный громадными лапами невесть откуда взявшегося зверюги, а его ватага с криками разбегается, кто куда, чавкая ногами по болоту. Я не спеша, с достоинством, превращаюсь обратно в человека, надменно гляжу на чернобородого, сдергиваю с его шеи шнурок с Копейкой Великого Змея и так далее.
С этих пор и навеки дорога меж Пунькиных болот становится свободной и безопасной для путников.
Иногда для разнообразия я мысленно спасал от разбойников благообразного крестьянина с красавицей-дочкой.
Другая, не менее увлекательная мечта была отыскать моего благодетеля и служить ему в облике серого волка, как в сказке про Иваса-княжича. Продираясь с рюкзаком по нетронутым чащобам, я с упоением представлял, как мужик вначале насмерть перепугается, потом поймет, с кем имеет дело, и все такое прочее. Картины одна другой занятнее представлялись мне. В одном я колебался: открывать ему свое человеческое лицо или держать в неведении?
Хотелось также подбежать под окно к деду, как тот несчастный пастушок (ха-ха!), взглянуть на него и скрыться, оставив на крыльце богатые подарки. Где взять подарки - дело десятое. Я был уверен, что без труда добуду все, что угодно, опять же, как волк из сказки про Иваса-княжича. Дед, почувствовав смутное томление от неведомого пристального взгляда, выйдет на крыльцо и - ах! Смущало только, как он отнесется к подаркам явно колдовского происхождения.
Зато тетя Глусе, Юрас и Ютас примут их с восторгом! ( Тут обычно придумывались всякие розыгрыши для близнецов). А бедной тете Анеле я ничем не смогу помочь. Не смогу я вернуть ее семью, убитую темнолунными.
Оставалось, правда, одно опасение: а не причиню ли я ненароком вреда своим близким людям? Но до сих пор, становясь волком, я всегда сохранял холодную голову, и ни разу не сделал ничего такого, о чем потом пожалел бы.
Возвращаться, как велел колдун в день слияния лун, я не собирался. Вот нагуляюсь, тогда приду. С вольным волком имеет дело колдун, не с собакой, понимать должен! Теперь мой верх! Задержусь, конечно, на два-три дня, не больше.
Как весело было ступать легкими неслышными лапами по вялой от ночных заморозков траве и палой листве.
Тело волка, невесомое и крепкое, обладающее неизведанной мощью, отлично слушалось. Я пустился бежать скачками. Наяву это было еще лучше, чем меж мирами.
Я несся по чащобе, уклоняясь от сучков и веток. И что колдун трусил - никакие нечеловеческие желания, вроде догнать Вихорку, перервать ему глотку и напиться крови, не одолевали меня.
А вкусная, должно быть у него кровь! И под каким напором, мощными толчками она вливалась бы в глотку!
Слабый соблазнительный запах застал меня посередине прыжка. Я извернулся в воздухе и встал на все четыре лапы. Запах звал из-под куста, из жесткой сухой осоки.
Я осторожно раздвинул траву носом. Зайчонок-листопадничек. Не больше рукавички, лапки, как в валеночках, доверчивые глазенки во всю мордашку. Прижался к земле и смотрит глазками: съест - не съест?
Он был мне на один зуб и только разжег голод.
Теперь я уже больше не скакал по лесу, как бесноватый. Я начал охоту.
Я плохо помню свою первую охоту - слишком большого напряжения сил от неопытного волка она потребовала, и человеку почти не осталось места. Впоследствии мне редко приходилось настолько оставлять человеческий разум. Помню только раздвоенные острые копыта, мелькавшие у самой моей морды, два отчаянных рывка (мой оказался вернее), ощущение горячей, бьющейся в пасти шеи, и совершеннейшее удовлетворение, которое я испытал, заглатывая дымящееся, истекающее еще живой кровью мясо.
До рассвета я проспал, свернувшись калачиком и укрыв хвостом нос, в маленькой лощинке. Здесь было много хороших мест для сна. Ночевать в лесу лучше в волчьем облике. Совсем не холодно.
А утром, не спеша, по хрустящему инею отправился разыскивать свою одежду. Я проявил просто младенческую безалаберность! Оправдать меня могло лишь то, что я превращался по-настоящему впервые и от волнения думать забыл о насущных делах.
Шел обратно по своему же следу. Запах вел меня, как путеводная нить. Правда, основательно запутавшаяся в чащобе. Как это нам с оленихой удавалось ночью нестись сквозь такие заросли!
Теперь у меня было время спокойно рассмотреть лесных духов. Да я и сам, в некотором роде, стал одним из них, а? Змей меня проглоти!
Вокруг каждой покрытой инеем травинки, каждого оттененного ледяными кристалликами палого листочка трудились прозрачные существа, до того мелкие, что я не мог их разглядеть, как следует, даже с помощью острейшего волчьего зрения. В каждом, даже самом чахлом, задавленном соседями кусте, проживало отдельное существо. Чем моложе было растение, тем неопределеннее казалось это существо. В самом нижнем подлеске их было трудно отличить от игры света и теней. Но в старинных деревьях обитали прекрасные духи, похожие на людей. Они не двигались, погруженные в глубокую задумчивость с улыбкой на устах. Лес был полон бестелесных созданий, согласно уживающихся друг с другом. Вскоре я перестал обращать на них внимание, как человеком не замечал кипящую под ногами и над головой жизнь растений и насекомых.
На поляне, покрытой тонкой, уже полегшей травой, стояла девушка с волосами цвета этой травы и расчесывала их гребнями из сучьев. Приглядевшись получше, я понял, что это не гребни, а кисти ее рук. Девушка оглянулась и просияла улыбкой, показав неровные сучки вместо зубов, и протянула ко мне свои грабли, которые стали бесконечно вытягиваться. Бочком, бочком я обошел эту полянку. Не знаю, кто была эта красавица и могла ли она причинить мне вред - я о таких и не слыхивал.
Только к полудню я отыскал место своего превращения. Одежда безобразно валялась между кустами, сырая от растаявшего инея. Кафтанчик был безнадежно испорчен. Уздечка с запахом желанного Вихорки валялась в траве. Рюкзак лежал тут же.
Зубами я попытался развязать его - может там хоть одеяло найдется? Не удалось. Завязанные полукошачьими лапками Аше узлы держались крепко.
Я не торопился расставаться с теплой волчьей шкурой, но хотелось обдумать впечатления сегодняшней ночи человеческой головой. Вздохнув с сожалением, я стал выдавливать из себя воздух - на первых порах превращение требовало большого внимания и проходило медленно. Пока втягивал в себя шерсть и выпрямлял конечности - бесконечно долгий, неотработанный процесс - основательно замерз. Дрожа от холода, жмурясь от яркого света, как и в прошлый раз, неприятно пораженный расплывчатостью человеческого зрения, я мигом развязал завязки рюкзака. В нем оказалась куртка из овчины мехом внутрь. Ай да Аше! Никогда больше не буду плохо о ней думать.
Поскорее влез в эту чужую шкуру, сунул ноги в сапоги. Согрел под курткой отсыревшие штаны и натянул. Пожалел, что Аше не догадалась положить огниво. Зато она запихала в рюкзак совершенно ненужные мне пироги с капустой. За время скачки пироги раздавились в лепешку. Я раскрошил их под кустом для лесных зверушек.
Я был совершенно сыт. А еще болтают, якобы волкодлаки не могут есть сырого мяса. Ха-ха! Бедный голодный пастушок! Интересно, что делается с сырым мясом в человеческом желудке?
Так размышлял я, направляясь на восток, навстречу ярким просветам между тучами, где, по моим расчетам должны были находиться засеки. Приходилось продираться сквозь бурелом. Удобнее было бы бегать по лесу в зверином облике, но мне хотелось обдумать первые впечатления человеческой головой. Мало ли что.
Мысли приходили в человеческую голову короткие, хозяйственные. Как хранить одежду, пока я буду волком, смогу ли я обойтись без огня, стоит ли запасать впрок пищу.
Наконец, я залез в такую глухомань, что дальше человеку, по крайней мере, без топора, ходу не было. Может, на волчьем брюхе я и прополз бы, да зачем?
Скорее всего, этот бурелом и был засеками - разве в такой чащобе разберешь!
Засеки с незапамятных времен устраивают в пограничных лесах. Надсекают ствол дерева с одной стороны, кладут на бок, и оставляют так расти. Причем ветвями во вражью сторону. Несколько рядов таких лежачих деревьев, да еще проросших рванувшимся к открывшемуся свету подлеском представляют собой труднопроходимую преграду. Для конницы и вовсе неодолимую. Только темнолунные не стали ломиться на своих лошаденках по лесу, а обошли засеки со стороны южных степей.
Дальше идти не было смысла. Я зевнул и лег навзничь на замшелый, растущий лежа ствол ольхи. Улегся поудобнее, обдирая мох.
Интересно бы посмотреть, как здесь выглядят духи деревьев. Но пока превращение в волка - для меня целая история. Я еще не научился так ловко обращаться со всем телом, как с правой лапой, и вынужден очень старательно сосредотачиваться, чтоб не вышло, как в первый раз.
В засеках не бывает людей - здесь запрещено охотиться, собирать грибы и ягоды, поскольку тропинки грибников и охотников могут стать предательскими тропами для врага. Здесь я мог упражняться в искусстве превращений в полной безопасности для себя и других.
Лежал, лениво, как настоящий зверь, смотрел сквозь полуоблетевший подрост на ползущие по небу осенние облака. Вспоминал сегодняшнюю ночь, проглоченного зайчонка - один пух, почти без мяса, лесных духов, гонку с оленихой. Выкаченные глаза умирающей оленихи с белками в толстых коричневых прожилках. Совсем не похожи на глаза девчонки в санях. Будучи в звериной шкуре, я убил равное себе существо. То есть, повторил совершенное между мирами. Но угрызения совести не коснулись меня. В мире зверей это не преступление.
Или каналец, по которому впечатления входят в мою душу, теперь огрубел, как те канальцы в лапе, по которым прорастают шерстинки?
А олениха была вкусная. Я зевнул. Голова была тупая-претупая. Наверное, не выспался. А спать лучше в волчьем облике.
Хватит. Человеком я уже побыл.
Я стал жить на засеках.
Превращаясь по нескольку раз в день, я не спеша продвигался на северо-восток, просто так, для разнообразия. Не сидеть же на одном месте.
Ел я досыта и за несколько дней волчьей жизни обнаружил, что мое человеческое тело тоже окрепло и налилось силой. Охотился я на всех, кого мог поймать. Иногда просто из удовольствия взять верх над неразумной быстрой теплой тварью. Выедал самый лакомый кусочек и оставлял тушу на съедение падальщикам. Чем тоже приносил пользу.
Процесс охоты увлекал меня, но не затрагивал человеческих чувств. Волк словно говорил человеку: "Здесь моя территория", и человек не совался, куда его не просят.
Мне нравилось владеть совершенным волчьим телом, мощным, не отягощенным человеческими предрассудками. Но, следуя то ли наказу колдуна, то ли какому-то внутреннему побуждению, я каждый день понемногу проводил в облике человека. Ничего не делал. Просто сидел и думал.
Бытовые проблемы разрешились очень просто и больше не волновали меня.
Я выяснил, что сырое мясо, съеденное за несколько часов до превращения в человека, прекрасно усваивается. Если же принять человеческий облик сразу после кровавой трапезы, то получишь самые отвратительные колики. От них можно избавиться, опять превратившись в волка. Правда очень трудно сосредотачиваться, когда люто крутит живот.
Раздеваясь перед превращением, я теперь аккуратно складывал одежду в рюкзак и вешал на приметное дерево. В рюкзаке я также хранил Вихоркину уздечку. Крестьянское воспитание не позволяло мне выбросить такую полезную вещь.
К миру духов, который обступал меня, едва я становился мохнатым и четвероногим, я привык очень быстро, словно жил в нем с детства. Может, так оно и было? Просто теперь я видел его воочию.
Однажды, наевшись молодой кабанятины, сочной от нежного осеннего жирка, я дремал на опавших листьях под ракитовым кустом. Земля задрожала от могучей поступи. Я поднял голову и в миг пробуждения подумал даже, а не биение ли сердца Великого Змея я слышу? Тяжелые шаги приближались, затрещали лежачие деревья засеки, я напрягся, готовясь к бегству. (Не к нападению же! У зверья полно здравого смысла.)
На поляну вышел Индрис-зверь.
Великий зверь, точнее Дух Великого зверя, вымершего много столетий назад, стоял под красной луной.
Шерсть свисала космами до сухой травы, хобот был толщиной со ствол сорокалетнего дерева, бивни загибались к самым глазам, смотревшим с такой высоты, что казалось, они видят все на свете.
Я чувствовал себя пред ним не ничтожеством, нет, но благоговейно простертым во прахе.
Индрис постоял, озирая все окрест и, не спеша, двинулся дальше напролом.
Видел я и Птицу-Ночь.
Она оказалась крылатой девушкой с длинными черными волосами. Сидела на дереве, вцепившись в сук птичьими лапами, и расчесывала волосы, свисавшие до самой земли. Было в ней что-то от корявой красотки с поляны. Я мог бы посмотреть ей в глаза, но не рискнул, ибо заглянувший в глаза Птице-Ночи забывает обо всем на свете. Так я и не узнал, врут былички или же в них правда говорится.
Да, кстати, духи деревьев засеки не лежали, но стояли рядом, плечо к плечу, как войско. Даже самые маленькие и неоформившиеся. Чем-то они напоминали Родичей.
С удивлением я заметил, что после прогулок в волчьем облике мое правое запястье краснеет и покрывается ссадинами. Его опоясывала узкая воспаленная полоса. Понаблюдав за лапами, я понял, в чем дело. Обруч, закреплявший мою правую руку в ванне, стягивал ее слишком туго, и колдовская вода не проникла в этом месте к коже. Поэтому на моей правой волчьей лапе всегда оставалась человеческая полоска. Нахлестанная мокрой травой и ветками, она краснела и саднила.
Прошло уже, наверное, дней шесть или восемь, я не считал. Луна-Дочь стала ходить по небосклону рядом с Матерью. Еще немного и обе сделаются совершенно круглыми. Я уже достаточно освоился с превращениями, считал, что подчинил волка своей человеческой части. Мне захотелось показать кому-нибудь свое умение.
Я много мечтал. Перво-наперво, хотелось отплатить разбойникам, ограбившим меня у Пунькиных болот, и вернуть Копейку Великого Змея, если это возможно. Я не раз с большим удовольствием на все лады представлял сцену, как незадачливые разбойнички нападают на одинокого безоружного путника, совсем парнишку, и вдруг почти поверженная жертва оборачивается громадным волчарой! Я даже специально отрабатывал такую расстановку сил: чернобородый злодей наносит, как это было, удар дубиной сзади, я поворачиваюсь быстрее, чем может уследить человеческий глаз, слету превращаюсь в волка, дубина не успевает описать и четверти дуги, как бородатый уже лежит, придавленный громадными лапами невесть откуда взявшегося зверюги, а его ватага с криками разбегается, кто куда, чавкая ногами по болоту. Я не спеша, с достоинством, превращаюсь обратно в человека, надменно гляжу на чернобородого, сдергиваю с его шеи шнурок с Копейкой Великого Змея и так далее.
С этих пор и навеки дорога меж Пунькиных болот становится свободной и безопасной для путников.
Иногда для разнообразия я мысленно спасал от разбойников благообразного крестьянина с красавицей-дочкой.
Другая, не менее увлекательная мечта была отыскать моего благодетеля и служить ему в облике серого волка, как в сказке про Иваса-княжича. Продираясь с рюкзаком по нетронутым чащобам, я с упоением представлял, как мужик вначале насмерть перепугается, потом поймет, с кем имеет дело, и все такое прочее. Картины одна другой занятнее представлялись мне. В одном я колебался: открывать ему свое человеческое лицо или держать в неведении?
Хотелось также подбежать под окно к деду, как тот несчастный пастушок (ха-ха!), взглянуть на него и скрыться, оставив на крыльце богатые подарки. Где взять подарки - дело десятое. Я был уверен, что без труда добуду все, что угодно, опять же, как волк из сказки про Иваса-княжича. Дед, почувствовав смутное томление от неведомого пристального взгляда, выйдет на крыльцо и - ах! Смущало только, как он отнесется к подаркам явно колдовского происхождения.
Зато тетя Глусе, Юрас и Ютас примут их с восторгом! ( Тут обычно придумывались всякие розыгрыши для близнецов). А бедной тете Анеле я ничем не смогу помочь. Не смогу я вернуть ее семью, убитую темнолунными.
Оставалось, правда, одно опасение: а не причиню ли я ненароком вреда своим близким людям? Но до сих пор, становясь волком, я всегда сохранял холодную голову, и ни разу не сделал ничего такого, о чем потом пожалел бы.
Возвращаться, как велел колдун в день слияния лун, я не собирался. Вот нагуляюсь, тогда приду. С вольным волком имеет дело колдун, не с собакой, понимать должен! Теперь мой верх! Задержусь, конечно, на два-три дня, не больше.
