Пометавшись так в чистом поле, я рухнул под куст и заснул.
Весь следующий день я готовился к свиданию.
Задрал олениху и наелся до отвала. Потом опять поспал. Вымылся в темной, быстро несущейся воде незнакомой речки в двух видах - волчьем и человечьем. Привел, как мог, в порядок одежду. Хотел подвязать волосы жгутом из травы, вертел его, пристраивал и так и сяк, и бросил - оставил, как есть.
В сумерках сидел у сарая за мельницей. Рядом росла огромная кряжистая сосна - приятно было бы взглянуть на ее духа - но я не рисковал даже на минуту превратиться в волка. Страх, что я могу навредить девушке, я запрятал на самое дно души, придавил его любовным томлением, что б не всплыл. Я - человек! Я - человек! Просто я умею принимать звериный наружный облик.
Она пришла, когда темнота уже скрадывала ее фигурку, покрытую огромной шалью.
- Ой, сидит уже! Ой, давно сидит! Закоченел весь, бедненький! На, погрей ручки, - она сунула одну мою руку к себе за пазуху и тут же, взвизгнув, отпрыгнула. - Нет, холодный, как змеюка!
Не дав опомниться, принялась целовать, и я отвечал уже успешней.
- Ой, страху какого я натерпелась, пока к тебе шла! Уж страсть как ты мне понравился! Будь кто другой, носу из зибы не высунула бы! - причитывала она между поцелуями. - Собаку у нас зарезали. Знаешь, какой пес был? С теленка. И следы в саду остались, под яблонями, где вскопано. Волчьи, дядька сказал. Во! - она показала руками размер следа, по крайней мере, Индриса - Ай, кто это в кустах шевельнулся? Вдруг тот волчище сидит! - это был предлог обняться потесней и опять целоваться.
Закончив болтать про волка, она азартно спросила:
- А что ты мне принес?
А я ничего не принес. Я и не знал, что девушкам надо дарить за любовь подарки.
- Ладно! Я тебя и так полюблю. Больно хорошенький! Смотри, завтра принеси. Ну, пошли в сарай - у нас там сено.
Что было дальше, я не расскажу - это не ваше дело.
Когда мы целовались в серых рассветных сумерках, я спросил Яруте, какой подарок она хотела бы получить. Я же не знал, что им дарят. Боялся - опять попаду впросак.
- Да хоть пряников принеси, - отвечала она, зевая. - Ну, пусти, пойду. А то дядька уж небось хватился, орет на весь дом.
Я шел следом. Накрытая с головой шалью, она даже в полумраке совсем не походила на Аше.
- А вообще, знаешь, о чем я мечтаю? Чтобы кто-нибудь мне ленты подарил. Синие, с позументом. У нас одна носит... Сама копна копной, а уж разодета... Жди меня завтра. Там же.
- Яруте! Какой здесь город ближний?
- Ну, ты даешь! Ты что, с дуба свалился? Вышницы у нас ближайший город, Вышницы, милочек, а то ты не знал! Да, а сам-то ты из каковских будешь? Из зареченских?
- Чуть подальше!
- Ой, Ясенька! А ты хитренький!
Мы бы целовались до рассвета, но тут из сада раздался голос мельника:
- Яруте, разрази гром весь твой род до седьмого колена! Девка! Где ты шляешься!
Торопливо чмокнув меня в щеку, Яруте скользнула в калитку, и я услышал ее грудной голос:
- Ну, чо лаешься? Чо не спишь? Туточки я! До ветру ходила!
Отойдя совсем недалеко в лес, я сунул свернутые узлом вещи в развилку меж корней сосны, обернулся волком и выскочил на простор!
Я мчался по равнине! Восторг, нежность и благодарность переполняли меня. И радость, что волк во мне не проснулся в самый неподходящий момент! Человеческая жизнь не закрыта для меня!
Я стелился над землей, летел - счастье несло меня! "Счастье окрыляет"! Змей меня раздери, так вот что значит это присловье! Бег меж мирами затерялся вдали бледным воспоминанием. Я тоже мчался в некотором роде меж мирами - ночь прошла, утро еще не наступило. Семя чуда только упало на почву и еще не проросло. Я мчался, всей своей волчьей и человеческой сущностями ощущая зарю, встающую в своей жизни. Темная луна, которая отныне казалось мне не злой, а исполненной жизненных сил, летела надо мной!
Задыхающийся, счастливый, просветленный, я свалился под куст.
У моей правой лапы, пользуясь теплой осенью, поздним цветом цвела земляничка. Я лизнул душу отважного цветка. Я хотел сделать весь мир счастливым!
А для счастья Яруте нужны всего-навсего синие ленты!
Значит, синие ленты с золотым позументом. Из города Вышницы.
Что ж, Вышницы так Вышницы. Пусть выйдет по-колдуновски.
Я трусил налегке по пустынной в этот ранний час наезженной дороге, прикидывая, где взять ленты и как распознать позумент. Только бы отыскать их, а взять-то я уж сумею. Солнышко еще не встало из-за леса. Денек ожидался ясным. Один из последних погожих осенних деньков. Как раз под стать моему настроению.
Счастье и благодарность пели во мне. Яруте! Да я тебе не то, что ленты, я тебе хоть кольцо с руки Вышницкого князя принесу!
Занятый собственный ликованием, я не сразу почуял запах коней и дегтя, услышал ритмичное побрякивание, колесный скрип и хруст. Неведомые путники приближались. Я прянул в кусты.
Сидеть пришлось довольно долго. Из-за поворота выкатилась и кое-как протащилась мимо громаднейшая карета, запряженная четверкой старых битюгов, разжиревших, точно свиньи, зато в красной упряжи с бляхами, кисточками и позвоночками. Несчастным животным приходилось несладко. Они волокли целую избу на колесах – карету, слепящую позолотой, украшенную резьбой, расписанную чудо-зверьем, Любой и Нелюбой, дивными травами. По всем четырем углам крыши мотались перьевые султаны. Перья тряслись, колеса вихлялись, экипаж чудом не рассыпался на кучу разукрашенных досок.
Я грешным делом подумал: не мои ли это знакомые комедианты едут? Но, приглядевшись, понял, что блеск кареты - не мишура, а подлинное богатство, только бесстыдно выставленное на всеобщее обозрение. Как же отличался этот дорогой рыдван от того скоростного снаряда, что приезжал к колдуну!
Вокруг на разномастных лошаденках тряслась охрана, на вид такая же бесполезная, как и их клячи. Позади тащилась пара вовсе бросовых колымаг.
Такую карету только в сарае держать, под замками, по праздникам за деньги показывать, а не по дорогам таскать. А то, неровен час, развалится в неподходящем месте, не доедет, а коли и доедет, то до первых разбойников.
Тут до меня дошло, что один разбойник уже следит за каретой из кустов. И этот разбойник - я сам.
Зачем мне бить лапы, бежать в неведомые далекие Вышницы, раз добыча сама столь любезно прикатила ко мне?
В два прыжка я догнал этот подарок судьбы. Волк действовал так быстро, что человеческая моя часть не всегда успевала сообразить, что я собираюсь сделать.
Из-за плотных занавесок высунулась рука с утонувшем в мясе десятком перстней, не меньше, и уронила на дорогу яблочный огрызок.
Ага! Значит, решеток за занавесками этого драндулета нет! Третьим прыжком я проскочил сквозь занавески.
Старики – он и она - занимали все обширное нутро кареты. Я сразу вспомнил Ярутино " копна копной". Здесь было две копны - из мехов, парчовых тканей, дорогих украшений.
Бедняги так и замерли, выставив растопыренные окольцованные пальцы.
Здесь было столько пестроты и блеска, особенно для волчьего зрения, что я растерялся. Чего брать-то?
Тут сквозь сбитые мной занавески вошел солнечный луч, и на дряблой, в красных пятнах под белилами, щеке женщины заиграл дивный отсвет от рубиновой серьги. Краснее крови!
Я мигом обернулся человеком, как можно аккуратнее вынул серьги из оладьеобразных мочек. Старушка даже моргнуть боялась. Человеческие руки мои дрожали. Подмигнув старушке, сунул добычу за щеку, в прыжке в окно на лету обернулся волком, и был таков.
А здорово у меня получилось последнее превращение. В воздухе! Самому понравилось. Нет, все-таки я - способный парень! Колдуну повезло со мной.
Уже продираясь сквозь кусты я услышал на дороге такой вой, какого ни одна волчья глотка издать не в состоянии. Потом послышались крики, удары, ржание - компания явно спешно заворачивала обратно. Когда вопли умолкли вдали, я обернулся человеком. Усевшись на мох под наклонный ствол и сжавшись, что б подольше сохранить волчье тепло, я стал рассматривать добычу.
Серьги, пожалуй, были крупноваты для Яруте, но очень красивы. Гладкое колесико из красного камня одевалось на ось, которая с одной стороны выгибалась крючком для цепляния за ухо, а с другой - расходилась тонкими проволочками, вроде как лучами. Из центра расходящихся лучей стрелял разноцветными искрами прозрачный бесцветный камень! Ух, ты! Как из мира духов. Я даже поморгал, что б убедиться, что вижу такую красоту человеческими глазами.
Я снова сунул добычу за щеку и побежал отыскивать одежду. По дороге я еще несколько раз принимал человеческий облик, чтоб полюбоваться сережками.
Угрызения совести по поводу вступления на путь грабежа меня совершенно не касались. С какой стати? Я сделал много добрых дел. Во-первых, спас этих богатых чудаков от настоящих разбойников. Сейчас они наверняка благополучно добрались домой, и впредь поостерегутся вывозить со двора свои побрякушки. Во-вторых, я подарил им шикарную историю. Внукам и правнукам они будут рассказывать, как волк-оборотень унес сережки их бабушки. И, в-третьих, такую красоту больше пристало носить моей милой Яруте, а не жирной старой уродине! Разве не так?
Вспомнил выражения лиц у сидевших в карете и захохотал, повалился на спину, брыкаясь пятками. Потом обернулся волком и прыгал, дурачился, как последний щенок. Чуть сережки не потерял.
Я едва дождался Яруте. Она пришла в полной темноте.
- Дядька, мухомор старый, заставил за каким-то лешим пол на мельнице мыть. Уж я скоблила, скоблила. Думала так тебя сегодня и не увижу, миленький ты мой! - пожаловалась она между поцелуями. - А ты вот туточки.
- Гляди, что я тебе принес. Не урони, мелочь.
Она ловко расставила коленки, натянув юбку. "Глядеть" в такой темноте, конечно, впору было только волку, но она и на ощупь сразу поняла:
- Ой, сережечки! Да большущие! Медные, да? Я медные обожаю! Их начистишь, как солнце горят! - и она наградила меня смачным поцелуем.
- Бери выше! - со скромной гордостью сказал я.
- Ага! Скажешь, серебряные? Ладно врать-то! Серебряные такие, знаешь, сколько стоят! Да я бы тебя и с оловянными любила, ясненький ты мой!
И чинно поцеловавшись, она аккуратно завязала подарок в уголок платка, прежде чем опрокинуться на сено.
Значит, нужны синие ленты, с какими-то позументами. Сережки - это хорошо, но не их она хочет. Да я для Яруте луну с неба достану. Захочет - белую, захочет - красную. Я шел по Вышницкому базару, выглядывая эти самые ленты. Солнце палило, как летом. Сюда я добрался лишь к полудню.
Времени осматривать Вышницы не хватало, я не взглянул даже на великую реку Яузу. Могу сказать про Вышницы только, что город это большой и чванливый. Жалицы перед ним не важнее нашей Угловки.
Город окружает могучая стена из красного камня. Башен на ней понаделано, что поплавков по ободу сети, и все разукрашенные. В подробностях я успел разглядеть только одну, через которую входил. Над арочными воротами - золоченая накладка в виде Великого Змея, рождающего и проглатывающего по золоченому же солнышку, справа – утреннему, слева - вечернему. Третье солнце - дневное - красовалось на шпиле островерхой крыши. Между тремя солнцами помещались две большие звезды - Небесные Пряхи. Все это сияло и сверкало в лучах настоящего солнца, небесного.
Я мог бы долго глазеть на эту красоту, но не стал, перешел ров по подъемному мосту, дальше сквозь ворота под остриями кованой решетки, мимо нарядных красномордых стражников.
Вышницы – город обширный, как лес, но не заблудишься. Улицы здесь прямые, мощеные, народу полно, не то что в сонных Жалицах. Вместо ярмарки - постоянный торг, на особой площади. Туда я и направился. Битый час прокружил, как заведенный, среди прилавков - так не увидел никаких лент. Где ж они продаются-то?
Мужиков расспрашивать бесполезно, девушек - неприлично. Я решил обратиться к женщине средних лет: она и в нарядах еще разбирается, и заговорить незазорно.
У прилавка со связанными курами, поставив на землю корзинки и кувшины, болтали две служанки: старая и не очень.
Старуха была разодета – невесте впору: юбка в кружевах, пряжки да сережки, ленты с бляхами. Может, это и есть позументы? Именно такая тетка мне и нужна. Я подошел поближе, чтоб улучить момент, когда они замолчат, и услышал обрывок разговора:
- ...что ему по праву полагается, все заберет, только тогда успокоится. А полагается ему все наше княжество.
- Чего только люди не наврут!
- Да что б мне повылазило, ежели вру! Чистая правда!
- Так он же мертвый!
- Убиенный, - многозначительно понизила голос старая. - Убиенный. Всяк пес знает, да не всяк взлает! А может, и не умер он, может, утек от супостатов. Шептались же, что схоронили похожего.
Ее товарка быстро приложила пальцы, собранные в щепоть - голову Великого Змея - к губам и груди. Отвела беду.
- Но что бы так, средь бела дня, в виде волка...
- Коль он с того света выходец, то кем хочешь прикинется. Наша душа потемки, а их - кромешная тьма!
Обе собеседницы жестами принялись усердно отгонять беду.
- Ты бы видела, какие они вчерась вернулись, так молчала бы. Люди как есть не в себе, сам-то совсем плох, насилу под руки из кареты вынули до постели довели родимого. Лекарь кровь отворил, да уж не знаю, поможет ли. Язык у него отнялся. А она-то, голубушка, все с тех пор пластом лежит, не ест, не пьет, нынче только плакать начала. И все в голос, в голос! А тут покушать захотела, курочку. Я скорее подхватилась, да побежала бегом! Боюсь не успеть. А Петронис-то наш, как с лошади слез, - она наклонилась к уху товарки и стала шептать ей, судя по выражению лиц обеих, что-то очень забавное.
Ага, очень спешит, аж падает, сразу видать! Боится не успеть всему городу сплетни разнести.
- Но все-таки, почему решили, что княжич-то?
- Верная примета: на правой руке - след от браслета. А браслет этот нынче кто носит? - она замолчала, скроив выразительную гримасу.
Весь следующий день я готовился к свиданию.
Задрал олениху и наелся до отвала. Потом опять поспал. Вымылся в темной, быстро несущейся воде незнакомой речки в двух видах - волчьем и человечьем. Привел, как мог, в порядок одежду. Хотел подвязать волосы жгутом из травы, вертел его, пристраивал и так и сяк, и бросил - оставил, как есть.
В сумерках сидел у сарая за мельницей. Рядом росла огромная кряжистая сосна - приятно было бы взглянуть на ее духа - но я не рисковал даже на минуту превратиться в волка. Страх, что я могу навредить девушке, я запрятал на самое дно души, придавил его любовным томлением, что б не всплыл. Я - человек! Я - человек! Просто я умею принимать звериный наружный облик.
Она пришла, когда темнота уже скрадывала ее фигурку, покрытую огромной шалью.
- Ой, сидит уже! Ой, давно сидит! Закоченел весь, бедненький! На, погрей ручки, - она сунула одну мою руку к себе за пазуху и тут же, взвизгнув, отпрыгнула. - Нет, холодный, как змеюка!
Не дав опомниться, принялась целовать, и я отвечал уже успешней.
- Ой, страху какого я натерпелась, пока к тебе шла! Уж страсть как ты мне понравился! Будь кто другой, носу из зибы не высунула бы! - причитывала она между поцелуями. - Собаку у нас зарезали. Знаешь, какой пес был? С теленка. И следы в саду остались, под яблонями, где вскопано. Волчьи, дядька сказал. Во! - она показала руками размер следа, по крайней мере, Индриса - Ай, кто это в кустах шевельнулся? Вдруг тот волчище сидит! - это был предлог обняться потесней и опять целоваться.
Закончив болтать про волка, она азартно спросила:
- А что ты мне принес?
А я ничего не принес. Я и не знал, что девушкам надо дарить за любовь подарки.
- Ладно! Я тебя и так полюблю. Больно хорошенький! Смотри, завтра принеси. Ну, пошли в сарай - у нас там сено.
Что было дальше, я не расскажу - это не ваше дело.
Когда мы целовались в серых рассветных сумерках, я спросил Яруте, какой подарок она хотела бы получить. Я же не знал, что им дарят. Боялся - опять попаду впросак.
- Да хоть пряников принеси, - отвечала она, зевая. - Ну, пусти, пойду. А то дядька уж небось хватился, орет на весь дом.
Я шел следом. Накрытая с головой шалью, она даже в полумраке совсем не походила на Аше.
- А вообще, знаешь, о чем я мечтаю? Чтобы кто-нибудь мне ленты подарил. Синие, с позументом. У нас одна носит... Сама копна копной, а уж разодета... Жди меня завтра. Там же.
- Яруте! Какой здесь город ближний?
- Ну, ты даешь! Ты что, с дуба свалился? Вышницы у нас ближайший город, Вышницы, милочек, а то ты не знал! Да, а сам-то ты из каковских будешь? Из зареченских?
- Чуть подальше!
- Ой, Ясенька! А ты хитренький!
Мы бы целовались до рассвета, но тут из сада раздался голос мельника:
- Яруте, разрази гром весь твой род до седьмого колена! Девка! Где ты шляешься!
Торопливо чмокнув меня в щеку, Яруте скользнула в калитку, и я услышал ее грудной голос:
- Ну, чо лаешься? Чо не спишь? Туточки я! До ветру ходила!
Отойдя совсем недалеко в лес, я сунул свернутые узлом вещи в развилку меж корней сосны, обернулся волком и выскочил на простор!
Я мчался по равнине! Восторг, нежность и благодарность переполняли меня. И радость, что волк во мне не проснулся в самый неподходящий момент! Человеческая жизнь не закрыта для меня!
Я стелился над землей, летел - счастье несло меня! "Счастье окрыляет"! Змей меня раздери, так вот что значит это присловье! Бег меж мирами затерялся вдали бледным воспоминанием. Я тоже мчался в некотором роде меж мирами - ночь прошла, утро еще не наступило. Семя чуда только упало на почву и еще не проросло. Я мчался, всей своей волчьей и человеческой сущностями ощущая зарю, встающую в своей жизни. Темная луна, которая отныне казалось мне не злой, а исполненной жизненных сил, летела надо мной!
Задыхающийся, счастливый, просветленный, я свалился под куст.
У моей правой лапы, пользуясь теплой осенью, поздним цветом цвела земляничка. Я лизнул душу отважного цветка. Я хотел сделать весь мир счастливым!
А для счастья Яруте нужны всего-навсего синие ленты!
Значит, синие ленты с золотым позументом. Из города Вышницы.
Что ж, Вышницы так Вышницы. Пусть выйдет по-колдуновски.
Я трусил налегке по пустынной в этот ранний час наезженной дороге, прикидывая, где взять ленты и как распознать позумент. Только бы отыскать их, а взять-то я уж сумею. Солнышко еще не встало из-за леса. Денек ожидался ясным. Один из последних погожих осенних деньков. Как раз под стать моему настроению.
Счастье и благодарность пели во мне. Яруте! Да я тебе не то, что ленты, я тебе хоть кольцо с руки Вышницкого князя принесу!
Занятый собственный ликованием, я не сразу почуял запах коней и дегтя, услышал ритмичное побрякивание, колесный скрип и хруст. Неведомые путники приближались. Я прянул в кусты.
Сидеть пришлось довольно долго. Из-за поворота выкатилась и кое-как протащилась мимо громаднейшая карета, запряженная четверкой старых битюгов, разжиревших, точно свиньи, зато в красной упряжи с бляхами, кисточками и позвоночками. Несчастным животным приходилось несладко. Они волокли целую избу на колесах – карету, слепящую позолотой, украшенную резьбой, расписанную чудо-зверьем, Любой и Нелюбой, дивными травами. По всем четырем углам крыши мотались перьевые султаны. Перья тряслись, колеса вихлялись, экипаж чудом не рассыпался на кучу разукрашенных досок.
Я грешным делом подумал: не мои ли это знакомые комедианты едут? Но, приглядевшись, понял, что блеск кареты - не мишура, а подлинное богатство, только бесстыдно выставленное на всеобщее обозрение. Как же отличался этот дорогой рыдван от того скоростного снаряда, что приезжал к колдуну!
Вокруг на разномастных лошаденках тряслась охрана, на вид такая же бесполезная, как и их клячи. Позади тащилась пара вовсе бросовых колымаг.
Такую карету только в сарае держать, под замками, по праздникам за деньги показывать, а не по дорогам таскать. А то, неровен час, развалится в неподходящем месте, не доедет, а коли и доедет, то до первых разбойников.
Тут до меня дошло, что один разбойник уже следит за каретой из кустов. И этот разбойник - я сам.
Зачем мне бить лапы, бежать в неведомые далекие Вышницы, раз добыча сама столь любезно прикатила ко мне?
В два прыжка я догнал этот подарок судьбы. Волк действовал так быстро, что человеческая моя часть не всегда успевала сообразить, что я собираюсь сделать.
Из-за плотных занавесок высунулась рука с утонувшем в мясе десятком перстней, не меньше, и уронила на дорогу яблочный огрызок.
Ага! Значит, решеток за занавесками этого драндулета нет! Третьим прыжком я проскочил сквозь занавески.
Старики – он и она - занимали все обширное нутро кареты. Я сразу вспомнил Ярутино " копна копной". Здесь было две копны - из мехов, парчовых тканей, дорогих украшений.
Бедняги так и замерли, выставив растопыренные окольцованные пальцы.
Здесь было столько пестроты и блеска, особенно для волчьего зрения, что я растерялся. Чего брать-то?
Тут сквозь сбитые мной занавески вошел солнечный луч, и на дряблой, в красных пятнах под белилами, щеке женщины заиграл дивный отсвет от рубиновой серьги. Краснее крови!
Я мигом обернулся человеком, как можно аккуратнее вынул серьги из оладьеобразных мочек. Старушка даже моргнуть боялась. Человеческие руки мои дрожали. Подмигнув старушке, сунул добычу за щеку, в прыжке в окно на лету обернулся волком, и был таков.
А здорово у меня получилось последнее превращение. В воздухе! Самому понравилось. Нет, все-таки я - способный парень! Колдуну повезло со мной.
Уже продираясь сквозь кусты я услышал на дороге такой вой, какого ни одна волчья глотка издать не в состоянии. Потом послышались крики, удары, ржание - компания явно спешно заворачивала обратно. Когда вопли умолкли вдали, я обернулся человеком. Усевшись на мох под наклонный ствол и сжавшись, что б подольше сохранить волчье тепло, я стал рассматривать добычу.
Серьги, пожалуй, были крупноваты для Яруте, но очень красивы. Гладкое колесико из красного камня одевалось на ось, которая с одной стороны выгибалась крючком для цепляния за ухо, а с другой - расходилась тонкими проволочками, вроде как лучами. Из центра расходящихся лучей стрелял разноцветными искрами прозрачный бесцветный камень! Ух, ты! Как из мира духов. Я даже поморгал, что б убедиться, что вижу такую красоту человеческими глазами.
Я снова сунул добычу за щеку и побежал отыскивать одежду. По дороге я еще несколько раз принимал человеческий облик, чтоб полюбоваться сережками.
Угрызения совести по поводу вступления на путь грабежа меня совершенно не касались. С какой стати? Я сделал много добрых дел. Во-первых, спас этих богатых чудаков от настоящих разбойников. Сейчас они наверняка благополучно добрались домой, и впредь поостерегутся вывозить со двора свои побрякушки. Во-вторых, я подарил им шикарную историю. Внукам и правнукам они будут рассказывать, как волк-оборотень унес сережки их бабушки. И, в-третьих, такую красоту больше пристало носить моей милой Яруте, а не жирной старой уродине! Разве не так?
Вспомнил выражения лиц у сидевших в карете и захохотал, повалился на спину, брыкаясь пятками. Потом обернулся волком и прыгал, дурачился, как последний щенок. Чуть сережки не потерял.
Я едва дождался Яруте. Она пришла в полной темноте.
- Дядька, мухомор старый, заставил за каким-то лешим пол на мельнице мыть. Уж я скоблила, скоблила. Думала так тебя сегодня и не увижу, миленький ты мой! - пожаловалась она между поцелуями. - А ты вот туточки.
- Гляди, что я тебе принес. Не урони, мелочь.
Она ловко расставила коленки, натянув юбку. "Глядеть" в такой темноте, конечно, впору было только волку, но она и на ощупь сразу поняла:
- Ой, сережечки! Да большущие! Медные, да? Я медные обожаю! Их начистишь, как солнце горят! - и она наградила меня смачным поцелуем.
- Бери выше! - со скромной гордостью сказал я.
- Ага! Скажешь, серебряные? Ладно врать-то! Серебряные такие, знаешь, сколько стоят! Да я бы тебя и с оловянными любила, ясненький ты мой!
И чинно поцеловавшись, она аккуратно завязала подарок в уголок платка, прежде чем опрокинуться на сено.
Значит, нужны синие ленты, с какими-то позументами. Сережки - это хорошо, но не их она хочет. Да я для Яруте луну с неба достану. Захочет - белую, захочет - красную. Я шел по Вышницкому базару, выглядывая эти самые ленты. Солнце палило, как летом. Сюда я добрался лишь к полудню.
Времени осматривать Вышницы не хватало, я не взглянул даже на великую реку Яузу. Могу сказать про Вышницы только, что город это большой и чванливый. Жалицы перед ним не важнее нашей Угловки.
Город окружает могучая стена из красного камня. Башен на ней понаделано, что поплавков по ободу сети, и все разукрашенные. В подробностях я успел разглядеть только одну, через которую входил. Над арочными воротами - золоченая накладка в виде Великого Змея, рождающего и проглатывающего по золоченому же солнышку, справа – утреннему, слева - вечернему. Третье солнце - дневное - красовалось на шпиле островерхой крыши. Между тремя солнцами помещались две большие звезды - Небесные Пряхи. Все это сияло и сверкало в лучах настоящего солнца, небесного.
Я мог бы долго глазеть на эту красоту, но не стал, перешел ров по подъемному мосту, дальше сквозь ворота под остриями кованой решетки, мимо нарядных красномордых стражников.
Вышницы – город обширный, как лес, но не заблудишься. Улицы здесь прямые, мощеные, народу полно, не то что в сонных Жалицах. Вместо ярмарки - постоянный торг, на особой площади. Туда я и направился. Битый час прокружил, как заведенный, среди прилавков - так не увидел никаких лент. Где ж они продаются-то?
Мужиков расспрашивать бесполезно, девушек - неприлично. Я решил обратиться к женщине средних лет: она и в нарядах еще разбирается, и заговорить незазорно.
У прилавка со связанными курами, поставив на землю корзинки и кувшины, болтали две служанки: старая и не очень.
Старуха была разодета – невесте впору: юбка в кружевах, пряжки да сережки, ленты с бляхами. Может, это и есть позументы? Именно такая тетка мне и нужна. Я подошел поближе, чтоб улучить момент, когда они замолчат, и услышал обрывок разговора:
- ...что ему по праву полагается, все заберет, только тогда успокоится. А полагается ему все наше княжество.
- Чего только люди не наврут!
- Да что б мне повылазило, ежели вру! Чистая правда!
- Так он же мертвый!
- Убиенный, - многозначительно понизила голос старая. - Убиенный. Всяк пес знает, да не всяк взлает! А может, и не умер он, может, утек от супостатов. Шептались же, что схоронили похожего.
Ее товарка быстро приложила пальцы, собранные в щепоть - голову Великого Змея - к губам и груди. Отвела беду.
- Но что бы так, средь бела дня, в виде волка...
- Коль он с того света выходец, то кем хочешь прикинется. Наша душа потемки, а их - кромешная тьма!
Обе собеседницы жестами принялись усердно отгонять беду.
- Ты бы видела, какие они вчерась вернулись, так молчала бы. Люди как есть не в себе, сам-то совсем плох, насилу под руки из кареты вынули до постели довели родимого. Лекарь кровь отворил, да уж не знаю, поможет ли. Язык у него отнялся. А она-то, голубушка, все с тех пор пластом лежит, не ест, не пьет, нынче только плакать начала. И все в голос, в голос! А тут покушать захотела, курочку. Я скорее подхватилась, да побежала бегом! Боюсь не успеть. А Петронис-то наш, как с лошади слез, - она наклонилась к уху товарки и стала шептать ей, судя по выражению лиц обеих, что-то очень забавное.
Ага, очень спешит, аж падает, сразу видать! Боится не успеть всему городу сплетни разнести.
- Но все-таки, почему решили, что княжич-то?
- Верная примета: на правой руке - след от браслета. А браслет этот нынче кто носит? - она замолчала, скроив выразительную гримасу.
