Осенний свет отразился на сгибах разноцветных атласных лент самых ядреных расцветок. Тут была и синяя - как густые осенние сумерки. Ленты лежали на груде гребешков, бус и прочей мелочи, верно, очень заманчивой для деревенских хозяюшек.
- А которые из них с позументом ?
- С позументом – те подороже будут.
Он бережно перебрал толстыми пальцами свой товар, вынул исподнизу широкую короткую густо-синюю ленту, с концами, грубо запечатанными золотом.
- Вот это они и есть? - недоверчиво спросил я.
- Самые лучшие! Бери, не сомневайся! Вещь! Вон, позолота какая, гляди! Толстая. Аж сыплется! Что грязь на свинье! - он потряс лентой.
Тут я вспомнил, что у меня нет денег.
Парень, видимо, это понял.
- Давай меняться. Ты мне - птицу, я тебе - ленту.
- На что она тебе? Сырая-то? - не поверил я.
- Больно хороша! Я в первой же деревне попрошу зажарить, в обмен на что-нибудь.
Так просто, без разбоя и приключений, я добыл для Яруте синюю ленту.
Вечерело. С наступлением темноты задул северный ветер, несущий зиму в наши края. Мне холод был нипочем. Я плотно наелся, выспался. В теле моем держалось столько волчьего тепла, что купание в маленьком омутке доставляло не меньше удовольствия, чем летом. На обрыве, в бережно свернутой куртке, ждала лента с позументом. Наконец-то Яруте получит желанный подарок.
Я уже начал вылезать из воды, когда на обрыв вышли деревенские парни. Человек восемь. Главарь их - коренастый, с развевающимися на ветру волосами - держал в руке жердину. Настроены они были весьма воинственно.
- Эй ты, кол с горы! Чего к нашим девкам ходишь, а отступного не платишь! - крикнул лохматый предводитель.
В самом деле, есть такой обычай. Если парень начинает ходить к девушке из чужой деревни, он должен поставить местным парням угощение - отступное. Неизвестно еще, допустят его встречаться с девушкой или нет, но отступное в любом случае примут. Я про это и не подумал, считая нашу с Яруте любовь совершенно особенной. Неловко вышло.
- Виноват, ребята. Завтра же поставлю.
- Сегодня не отморозь, - взрыв хохота покрыл его слова. - Не с чем будет к Ярутке ходить!
- И ставить не придется!
- Да это же наш постоялец, что Долю ищет! - я тоже узнал в нагнувшейся, вглядывающейся сквозь сумерки фигуре младшего брата Рунатаса. - Вот ты куда делся, паря! Как про Ярутку услыхал, сразу и побежал к ней, во дает! Ну, что? Нашел себе дело по душе?
Парни дружно заржали. Мир был налажен.
Но лохматый главарь настроился на драку и не желал просто так, за здорово живешь отказываться от развлечения.
- Сейчас я ему заметок-то понаставлю на память, а то вишь, забывчивый какой! - он перехватил жердину, чтоб сподручней было ударить сверху.
- Филис, брось, я его знаю. Он с нами ужинал. Его Юрас зовут! - вступился младший брат Рунатаса. - Стоит из-за Ярутки-то!
- Не в Ярутке дело! Ярутки на всех хватит, - сказал Филис, обстоятельно прицеливаясь жердиной. Он был здорово пьян. - Обычаи блюсти надо.
Филис взмахнул жердиной, потерял равновесие и благополучно свалился с обрыва ко мне в воду.
- Ах, ты, - невнятно заругался он, отплевывая воду и попавшие в рот мокрые волосы, и вдруг, выскочив, навалился мне на плечи, стараясь утопить.
В это время на берегу кто-то напал на мою куртку, и теперь парни играли с развевающейся лентой, вырывая ее друг у друга.
Мне все это очень надоело.
Превратился я красиво: во взрыве брызг и свете двух полных лун.
Парни тоже побежали неплохо - в разные стороны. Даже Филис, неповоротливый от мокрой одежды, с тупым мычанием вылез на берег и побежал, вначале на карачках, потом согнувшись, но очень быстро. Наверное, протрезвел.
Я выскочил на обрыв, отряхнулся по-волчьи и стал человеком.
Противно все как вышло.
Собрал свои вещи. Ленты остались целы, только помялись и были осквернены. Я не бросил их лишь из воспитанной бережливости.
Как они там кричали?
"Ярутки на всех хватит".
И тут до меня дошло положение Яруте в деревне. Можете смеяться, раньше это до меня не доходило. Я отошел в ближайший лесок, сел, сгорбившись, на пень, как настоящий леший. Если кто увидит, разнесет еще одну пустую небывальщину.
Долго я так сидел. В душе боролись светлые чувства к Яруте, такой, какой я знал ее до встречи с парнями - веселой, ласковой, простодушной, и темные - брезгливость вперемешку с обидой и гневом.
Так что я уподобился калиновому мосту, на котором идет вечная битва добра со злом. Вот так.
Из оцепенения меня вывело зарево. Сделалось светло, как днем. Стволы сосен отбрасывали качающиеся тени. Совсем рядом пылал большой пожар.
Я сразу понял, что горит, и помчался туда во весь дух! Великий Змей! Пока я копался в собственных переживаниях, я даже не подумал об опасности, которая грозит Яруте. Хотя дураку ясно, что сделают деревенские девушкой, которая знается с оборотнем!
Я бежал, чуть не падая, в человечьем обличье, что было, конечно, полным идиотизмом. Поняв это, на ходу стал сбрасывать одежду и дальше помчался на всех четырех. Так и есть! Горел большой дом у мельницы.
Жар шел такой, что у меня аж трещала шерсть - сгоряча подскочил слишком близко. В свете пламени бесновалась толпа, - наверное, сбежались все мужчины деревушки. Они размахивали, чем попало: вилами, косами, словно собрались на безумный сенокос. Огненную траву косить. Те, кто стоял тихо, казались еще страшнее. Свет сполохов придавал этому злобствующему стаду нечеловеческий вид.
Великий Змей! Даже духи огня присмирели, глядя на них.
Ближе всех ко мне, опершись двумя руками на лопату, неколебимо стоял старик. Лицо его было страшно. Ветер крутил оранжевые, как и все в свете пожара, волосы. Если бы не приметная широкоплечая фигура, я не за что не признал бы деда, приветившего меня в первую ночь. Потом с ужасом понял, что кривляющиеся сбоку и грозящие в дикой пляске вилами уроды - это его сыновья, два брата, так напомнившие мне Юраса и Ютаса.
Ясно, когда перепуганные парни прибежали в деревню, мужики похватали первое попавшееся, пригодное как оружие, и бросились жечь негодяйку, пока не ушла. Дверь придавили, стены зажгли.
С протяжным грохотом рухнула матица, взвихрив гору дыма и искр. К небу взлетело все, что осталось от Яруте. От маленькой, ни в чем не повинной Яруте!
Я бросился на толпу. Часть мужиков бежала, едва завидев волчью тень на фоне пламени.
Дед стоял, крепко расставив ноги, перехватив лопату, как держат копье, и выжидал момент для удара.
Бедняга! С лопатой против оборотня! Не трону удальца.
Дед метнул лопату и выбил мне глаз. Так мне показалось.
Острый край вонзился в правую сторону морды, прошел вдоль кости и отслоил кожу. Я поджал хвост, метнулся в сторону и пустился наутек. Толпа дико взревела и, потрясая своими сельскохозяйствеными орудиями, повалила следом.
Разумеется, я легко ушел.
В тишине ночи, освещенной двойной луной и дальним заревом, погляделся в заводь. В черной воде отразилась моя изуродованная морда. Глаз, хвала Великому Змею, остался цел. Кровь капнула в воду, замутив отражение. Впервые я видел свою волчью кровь. Слизнул ручейки, стынущие на морде. Кровь как кровь. Такая же, как у других.
Две луны отражались рядом с моей жуткой образиной. Дочь уже коснулась бока Матери. Скоро ее маленький сверкающий диск встанет впереди большого красного. Ночь слияния лун!
Я повернулся спиной к зареву и побежал к колдуну.
Оказывается, волки не могут плакать. Я и не плакал. Все бежал и бежал.
На ходу хорошо думается. Что человечьей головой, что волчьей. Различий нет. Вот так, оказывается.
Опустив голову, я почти чертил носом по дороге. Правая сторона морды горела, пульсировала и, казалось, заполняла всю правую половину мира.
Как могло случиться, что я, волк-оборотень, гордый своей звериной и колдовской силой, бежал от толпы почти безоружных крестьян?
Я чуял правду на их стороне. Они защищали свою деревню. Когда дед ловко попал в меня лопатой, я почти не почувствовал боли, я мог разорвать его пополам, а потом драться со всеми остальными хоть разом, хоть по очереди, но я не хотел этого.
В чем-то у колдуна осечка вышла. Несмотря на его ухищрения, я по-прежнему под волчьей шкурой и волчьими ухватками оставался тем же Ясем, что сидел ночью на родном крыльце, хрустел яблоком и никому не хотел зла.
Если бы я принялся рвать мужиков, то просто увеличил бы число ненужных жертв, вот и все. Я был полностью виноват в случившимся. Но добродушные деревенские жители, как они-то могли превратиться в исчадий зла?
Видно, так надо, иначе им не справиться с врагом.
Каким врагом? Маленькой бедной Яруте и ее толстым мельником?
Нет, позади Яруте стоял враг гораздо страшнее, огромный, темный, как самая долгая безлунная зимняя ночь. Тот, от кого поставили охранять деревню резных деревянных Родичей. Неужели я?
Я даже оглянулся, нет ли кого позади. Разумеется, смешно подумать, что я сам по себе так страшен. Темные непознанные силы - вот главный враг, против которого ополчились всем миром мужики, теряя человеческий облик, сами превращаясь в исчадий тьмы.
Добро и зло сплелись в этой истории тесно, как прутья в корзине. Не мне и не сейчас расплетать их.
О Яруте и о своей вине в ее смерти я вовсе не думал. Я ужасался коснуться этой размозженной части души так же, как и правой половины морды.
Но душа истекала тоской, и тоска накапливалась в недоступных глубинах.
Волки могут выть. Я уселся посреди белой, седой от лунного света дороги, вытянул морду к двум лунам и завыл. Луны, наконец, соединились. Маленькая чистая Дочь сверкала впереди красного Материнского диска. Я понял, что изображала сережка, подаренная Яруте.
Яруте!
Не начни я выть, сердце мое разорвалось бы.
Нет мне прощения ни в одном из миров! Некому отомстить за тебя, Яруте!
Тоска вытекала воем, могучими переливами. Ночь забирала ее. Ночь так велика и страшна, что тоска, непосильная для живого существа, безразлична ей, как дождевая капелька - Яузе-реке.
Ветер гнал по небу сплошные тучи. Люди не могли видеть небесной красоты двойного светила. Я видел.
На дорогу вышли маленькие духи, вроде сморчков, расселись вдоль обочины - послушать.
Заряд пороши, принесенной северным ветром, смел их, швырнул вместе с палой листвой в кусты. Белые катышки запрыгали по земле. Я выл, отдавшись ночи, тоске, ветру, предстоящей зиме, судьбе, горестному нашему миру.
Я долго выл.
Снег кончился. Я все выл и выл. Полезная штука, этот вой, я вам скажу.
Вроде полегчало.
Тогда, опустошенный, подбиваемый в бок ветром, я побежал в Жалицы. Едва держался на лапах. Дорогу видел одним глазом, второй заплыл. Перед ним роились бредовой яркости картины. Одну я хорошо помню. Черные и белые человекоподобные существа дрались, лезли наверх, попирали лапами, давили, убивали друг друга, порождали друг друга.
Я словно опять бежал меж мирами. Но лапы мои ступали по твердой земле.
Рассвет несколько вернул меня к действительности. Сняв у околицы неизвестной деревушки с припозднившегося гуляки штаны и какую-то невообразимую доху, я в человеческом облике подходил к Жалицам. Если, конечно, такой облик можно назвать человеческим.
Во всяком случае, одинокий стражник, честно бодрствовавший в это холодное утро в Малой башне, чуть не слился с белокаменной стеной, а уж по цвету лица точно сравнялся с ней. Две женщины, встретившиеся мне в ранний час, перебежали на другую сторону улицы и прижались к забору. Возможно, я казался им забулдыгой, возвращавшимся с жуткой ночной попойки с дракой, может, даже гулявший с лешими и прочей нечистью, которой, кстати, так и не встретил в лесах.
Добравшись до дома колдуна, я не поверил глазам. У ворот стояла... Аше! Я знал, как панически она боится выходить со двора. Что могло заставить ее покинуть безопасное место?
Черной вспышкой девушка метнулась ко мне.
- Беги, Анзор! Ой, что у тебя с лицом! Беги! Пока еще не поздно! Он продал тебя!
Бедная глупенькая Аше! Что такое "продал"? Разве меня можно продать?
Я был рад видеть Аше, как родную. Но что она все время какую-то чушь мелет?
Я обнял ее за мягкие плечики.
- Все в порядке, сестренка!
Аше окаменела от такого обращения, потом обмякла и покорно поплелась за мной, бормоча под нос всевозможные мрачные пророчества.
Коснувшись на миг левой стороной лба ее головки под покрывалом, я взбежал по ступенькам парадного крыльца, прошел все комнаты, ища колдуна. В покое с затейливой оконной рамой, красными коврами и резной мебелью троица разодетых бородачей чуть не свернула шеи, провожая меня выпученными глазами.
Колдун был в мастерской. Уперев ладони в стол, он рассматривал большой пожелтевший лист в непонятных знаках.
Поднял голову, увидел меня. Усмехнулся. Бросил только:
- Хорош!
Я уже соскучился по его манере и был бы разочарован, добавь он хоть на полслова больше.
- Я сейчас занят, Анзор. Позову позже.
Он свистнул. Вбежала Аше.
- Позаботься о господине волкодлаке.
Аще схватила мою руку мягкими лапками - что-то новенькое - и потащила за собой.
По дороге в мою комнату она причитала на три темы: "Больно, да?", "Ах, зачем ты вернулся?" и "Как же я рада тебя видеть!". Какая все-таки Аше хорошая!
В комнате меня ждали приготовленные жбаны с горячей и холодной водой. Нет, чтоб колдуну нормальную баню устроить! Заставляет недоумков тяжести таскать. Где-то он, конечно, умный, но в простых вещах ничего не смыслит.
На постели лежала новая приготовленная одежда - опять полный набор. Красота!
Аше вышла. Я вымылся, оделся. Не тронул только рану - не знал, что делать с ней. Кровь давно засохла, лицо вокруг я вымыл, но коснуться больного места не решился.
- А которые из них с позументом ?
- С позументом – те подороже будут.
Он бережно перебрал толстыми пальцами свой товар, вынул исподнизу широкую короткую густо-синюю ленту, с концами, грубо запечатанными золотом.
- Вот это они и есть? - недоверчиво спросил я.
- Самые лучшие! Бери, не сомневайся! Вещь! Вон, позолота какая, гляди! Толстая. Аж сыплется! Что грязь на свинье! - он потряс лентой.
Тут я вспомнил, что у меня нет денег.
Парень, видимо, это понял.
- Давай меняться. Ты мне - птицу, я тебе - ленту.
- На что она тебе? Сырая-то? - не поверил я.
- Больно хороша! Я в первой же деревне попрошу зажарить, в обмен на что-нибудь.
Так просто, без разбоя и приключений, я добыл для Яруте синюю ленту.
Вечерело. С наступлением темноты задул северный ветер, несущий зиму в наши края. Мне холод был нипочем. Я плотно наелся, выспался. В теле моем держалось столько волчьего тепла, что купание в маленьком омутке доставляло не меньше удовольствия, чем летом. На обрыве, в бережно свернутой куртке, ждала лента с позументом. Наконец-то Яруте получит желанный подарок.
Я уже начал вылезать из воды, когда на обрыв вышли деревенские парни. Человек восемь. Главарь их - коренастый, с развевающимися на ветру волосами - держал в руке жердину. Настроены они были весьма воинственно.
- Эй ты, кол с горы! Чего к нашим девкам ходишь, а отступного не платишь! - крикнул лохматый предводитель.
В самом деле, есть такой обычай. Если парень начинает ходить к девушке из чужой деревни, он должен поставить местным парням угощение - отступное. Неизвестно еще, допустят его встречаться с девушкой или нет, но отступное в любом случае примут. Я про это и не подумал, считая нашу с Яруте любовь совершенно особенной. Неловко вышло.
- Виноват, ребята. Завтра же поставлю.
- Сегодня не отморозь, - взрыв хохота покрыл его слова. - Не с чем будет к Ярутке ходить!
- И ставить не придется!
- Да это же наш постоялец, что Долю ищет! - я тоже узнал в нагнувшейся, вглядывающейся сквозь сумерки фигуре младшего брата Рунатаса. - Вот ты куда делся, паря! Как про Ярутку услыхал, сразу и побежал к ней, во дает! Ну, что? Нашел себе дело по душе?
Парни дружно заржали. Мир был налажен.
Но лохматый главарь настроился на драку и не желал просто так, за здорово живешь отказываться от развлечения.
- Сейчас я ему заметок-то понаставлю на память, а то вишь, забывчивый какой! - он перехватил жердину, чтоб сподручней было ударить сверху.
- Филис, брось, я его знаю. Он с нами ужинал. Его Юрас зовут! - вступился младший брат Рунатаса. - Стоит из-за Ярутки-то!
- Не в Ярутке дело! Ярутки на всех хватит, - сказал Филис, обстоятельно прицеливаясь жердиной. Он был здорово пьян. - Обычаи блюсти надо.
Филис взмахнул жердиной, потерял равновесие и благополучно свалился с обрыва ко мне в воду.
- Ах, ты, - невнятно заругался он, отплевывая воду и попавшие в рот мокрые волосы, и вдруг, выскочив, навалился мне на плечи, стараясь утопить.
В это время на берегу кто-то напал на мою куртку, и теперь парни играли с развевающейся лентой, вырывая ее друг у друга.
Мне все это очень надоело.
Превратился я красиво: во взрыве брызг и свете двух полных лун.
Парни тоже побежали неплохо - в разные стороны. Даже Филис, неповоротливый от мокрой одежды, с тупым мычанием вылез на берег и побежал, вначале на карачках, потом согнувшись, но очень быстро. Наверное, протрезвел.
Я выскочил на обрыв, отряхнулся по-волчьи и стал человеком.
Противно все как вышло.
Собрал свои вещи. Ленты остались целы, только помялись и были осквернены. Я не бросил их лишь из воспитанной бережливости.
Как они там кричали?
"Ярутки на всех хватит".
И тут до меня дошло положение Яруте в деревне. Можете смеяться, раньше это до меня не доходило. Я отошел в ближайший лесок, сел, сгорбившись, на пень, как настоящий леший. Если кто увидит, разнесет еще одну пустую небывальщину.
Долго я так сидел. В душе боролись светлые чувства к Яруте, такой, какой я знал ее до встречи с парнями - веселой, ласковой, простодушной, и темные - брезгливость вперемешку с обидой и гневом.
Так что я уподобился калиновому мосту, на котором идет вечная битва добра со злом. Вот так.
Из оцепенения меня вывело зарево. Сделалось светло, как днем. Стволы сосен отбрасывали качающиеся тени. Совсем рядом пылал большой пожар.
Я сразу понял, что горит, и помчался туда во весь дух! Великий Змей! Пока я копался в собственных переживаниях, я даже не подумал об опасности, которая грозит Яруте. Хотя дураку ясно, что сделают деревенские девушкой, которая знается с оборотнем!
Я бежал, чуть не падая, в человечьем обличье, что было, конечно, полным идиотизмом. Поняв это, на ходу стал сбрасывать одежду и дальше помчался на всех четырех. Так и есть! Горел большой дом у мельницы.
Жар шел такой, что у меня аж трещала шерсть - сгоряча подскочил слишком близко. В свете пламени бесновалась толпа, - наверное, сбежались все мужчины деревушки. Они размахивали, чем попало: вилами, косами, словно собрались на безумный сенокос. Огненную траву косить. Те, кто стоял тихо, казались еще страшнее. Свет сполохов придавал этому злобствующему стаду нечеловеческий вид.
Великий Змей! Даже духи огня присмирели, глядя на них.
Ближе всех ко мне, опершись двумя руками на лопату, неколебимо стоял старик. Лицо его было страшно. Ветер крутил оранжевые, как и все в свете пожара, волосы. Если бы не приметная широкоплечая фигура, я не за что не признал бы деда, приветившего меня в первую ночь. Потом с ужасом понял, что кривляющиеся сбоку и грозящие в дикой пляске вилами уроды - это его сыновья, два брата, так напомнившие мне Юраса и Ютаса.
Ясно, когда перепуганные парни прибежали в деревню, мужики похватали первое попавшееся, пригодное как оружие, и бросились жечь негодяйку, пока не ушла. Дверь придавили, стены зажгли.
С протяжным грохотом рухнула матица, взвихрив гору дыма и искр. К небу взлетело все, что осталось от Яруте. От маленькой, ни в чем не повинной Яруте!
Я бросился на толпу. Часть мужиков бежала, едва завидев волчью тень на фоне пламени.
Дед стоял, крепко расставив ноги, перехватив лопату, как держат копье, и выжидал момент для удара.
Бедняга! С лопатой против оборотня! Не трону удальца.
Дед метнул лопату и выбил мне глаз. Так мне показалось.
Острый край вонзился в правую сторону морды, прошел вдоль кости и отслоил кожу. Я поджал хвост, метнулся в сторону и пустился наутек. Толпа дико взревела и, потрясая своими сельскохозяйствеными орудиями, повалила следом.
Разумеется, я легко ушел.
В тишине ночи, освещенной двойной луной и дальним заревом, погляделся в заводь. В черной воде отразилась моя изуродованная морда. Глаз, хвала Великому Змею, остался цел. Кровь капнула в воду, замутив отражение. Впервые я видел свою волчью кровь. Слизнул ручейки, стынущие на морде. Кровь как кровь. Такая же, как у других.
Две луны отражались рядом с моей жуткой образиной. Дочь уже коснулась бока Матери. Скоро ее маленький сверкающий диск встанет впереди большого красного. Ночь слияния лун!
Я повернулся спиной к зареву и побежал к колдуну.
Оказывается, волки не могут плакать. Я и не плакал. Все бежал и бежал.
На ходу хорошо думается. Что человечьей головой, что волчьей. Различий нет. Вот так, оказывается.
Опустив голову, я почти чертил носом по дороге. Правая сторона морды горела, пульсировала и, казалось, заполняла всю правую половину мира.
Как могло случиться, что я, волк-оборотень, гордый своей звериной и колдовской силой, бежал от толпы почти безоружных крестьян?
Я чуял правду на их стороне. Они защищали свою деревню. Когда дед ловко попал в меня лопатой, я почти не почувствовал боли, я мог разорвать его пополам, а потом драться со всеми остальными хоть разом, хоть по очереди, но я не хотел этого.
В чем-то у колдуна осечка вышла. Несмотря на его ухищрения, я по-прежнему под волчьей шкурой и волчьими ухватками оставался тем же Ясем, что сидел ночью на родном крыльце, хрустел яблоком и никому не хотел зла.
Если бы я принялся рвать мужиков, то просто увеличил бы число ненужных жертв, вот и все. Я был полностью виноват в случившимся. Но добродушные деревенские жители, как они-то могли превратиться в исчадий зла?
Видно, так надо, иначе им не справиться с врагом.
Каким врагом? Маленькой бедной Яруте и ее толстым мельником?
Нет, позади Яруте стоял враг гораздо страшнее, огромный, темный, как самая долгая безлунная зимняя ночь. Тот, от кого поставили охранять деревню резных деревянных Родичей. Неужели я?
Я даже оглянулся, нет ли кого позади. Разумеется, смешно подумать, что я сам по себе так страшен. Темные непознанные силы - вот главный враг, против которого ополчились всем миром мужики, теряя человеческий облик, сами превращаясь в исчадий тьмы.
Добро и зло сплелись в этой истории тесно, как прутья в корзине. Не мне и не сейчас расплетать их.
О Яруте и о своей вине в ее смерти я вовсе не думал. Я ужасался коснуться этой размозженной части души так же, как и правой половины морды.
Но душа истекала тоской, и тоска накапливалась в недоступных глубинах.
Волки могут выть. Я уселся посреди белой, седой от лунного света дороги, вытянул морду к двум лунам и завыл. Луны, наконец, соединились. Маленькая чистая Дочь сверкала впереди красного Материнского диска. Я понял, что изображала сережка, подаренная Яруте.
Яруте!
Не начни я выть, сердце мое разорвалось бы.
Нет мне прощения ни в одном из миров! Некому отомстить за тебя, Яруте!
Тоска вытекала воем, могучими переливами. Ночь забирала ее. Ночь так велика и страшна, что тоска, непосильная для живого существа, безразлична ей, как дождевая капелька - Яузе-реке.
Ветер гнал по небу сплошные тучи. Люди не могли видеть небесной красоты двойного светила. Я видел.
На дорогу вышли маленькие духи, вроде сморчков, расселись вдоль обочины - послушать.
Заряд пороши, принесенной северным ветром, смел их, швырнул вместе с палой листвой в кусты. Белые катышки запрыгали по земле. Я выл, отдавшись ночи, тоске, ветру, предстоящей зиме, судьбе, горестному нашему миру.
Я долго выл.
Снег кончился. Я все выл и выл. Полезная штука, этот вой, я вам скажу.
Вроде полегчало.
Тогда, опустошенный, подбиваемый в бок ветром, я побежал в Жалицы. Едва держался на лапах. Дорогу видел одним глазом, второй заплыл. Перед ним роились бредовой яркости картины. Одну я хорошо помню. Черные и белые человекоподобные существа дрались, лезли наверх, попирали лапами, давили, убивали друг друга, порождали друг друга.
Я словно опять бежал меж мирами. Но лапы мои ступали по твердой земле.
Рассвет несколько вернул меня к действительности. Сняв у околицы неизвестной деревушки с припозднившегося гуляки штаны и какую-то невообразимую доху, я в человеческом облике подходил к Жалицам. Если, конечно, такой облик можно назвать человеческим.
Во всяком случае, одинокий стражник, честно бодрствовавший в это холодное утро в Малой башне, чуть не слился с белокаменной стеной, а уж по цвету лица точно сравнялся с ней. Две женщины, встретившиеся мне в ранний час, перебежали на другую сторону улицы и прижались к забору. Возможно, я казался им забулдыгой, возвращавшимся с жуткой ночной попойки с дракой, может, даже гулявший с лешими и прочей нечистью, которой, кстати, так и не встретил в лесах.
Добравшись до дома колдуна, я не поверил глазам. У ворот стояла... Аше! Я знал, как панически она боится выходить со двора. Что могло заставить ее покинуть безопасное место?
Черной вспышкой девушка метнулась ко мне.
- Беги, Анзор! Ой, что у тебя с лицом! Беги! Пока еще не поздно! Он продал тебя!
Бедная глупенькая Аше! Что такое "продал"? Разве меня можно продать?
Я был рад видеть Аше, как родную. Но что она все время какую-то чушь мелет?
Я обнял ее за мягкие плечики.
- Все в порядке, сестренка!
Аше окаменела от такого обращения, потом обмякла и покорно поплелась за мной, бормоча под нос всевозможные мрачные пророчества.
Коснувшись на миг левой стороной лба ее головки под покрывалом, я взбежал по ступенькам парадного крыльца, прошел все комнаты, ища колдуна. В покое с затейливой оконной рамой, красными коврами и резной мебелью троица разодетых бородачей чуть не свернула шеи, провожая меня выпученными глазами.
Колдун был в мастерской. Уперев ладони в стол, он рассматривал большой пожелтевший лист в непонятных знаках.
Поднял голову, увидел меня. Усмехнулся. Бросил только:
- Хорош!
Я уже соскучился по его манере и был бы разочарован, добавь он хоть на полслова больше.
- Я сейчас занят, Анзор. Позову позже.
Он свистнул. Вбежала Аше.
- Позаботься о господине волкодлаке.
Аще схватила мою руку мягкими лапками - что-то новенькое - и потащила за собой.
По дороге в мою комнату она причитала на три темы: "Больно, да?", "Ах, зачем ты вернулся?" и "Как же я рада тебя видеть!". Какая все-таки Аше хорошая!
В комнате меня ждали приготовленные жбаны с горячей и холодной водой. Нет, чтоб колдуну нормальную баню устроить! Заставляет недоумков тяжести таскать. Где-то он, конечно, умный, но в простых вещах ничего не смыслит.
На постели лежала новая приготовленная одежда - опять полный набор. Красота!
Аше вышла. Я вымылся, оделся. Не тронул только рану - не знал, что делать с ней. Кровь давно засохла, лицо вокруг я вымыл, но коснуться больного места не решился.
