Нельзя всего предусмотреть заранее. Я вообще приготовился к долгому сидению в Жалицах, поскольку Бучарос бестия хитрая, но медлительная. Вот пример, когда добро обернулось злом. Не это ли лучшее доказательство, что они суть одно? То, что полезно сегодня, станет вредным завтра и наоборот. Народ забудет, как ты стал князем. Тебя будут воспевать в веках, поскольку ты владел землями от Южных степей и до моря. Анзор Великий! Как звучит, а? Лишние понятия только затрудняют дело, малыш. Ну да ты умный, научишься! Не беспокойся, темнолунные не помешают осуществлению нашего замысла. Благодаря своему предусмотрительному поступку, я у них в почете.
Тут он впервые увидел выражение моего лица и глаза его сверкнули.
- Раз ты так хочешь добра, ( видишь, я нарочно выбираю слова из твоего лексикона), то подумай, сколько доброго ты сможешь совершить, стоя у власти. Может, дашь людям вожделенный золотой век?! Оправдаешь сказку об Эйворисе?
И он расхохотался.
- И к тому же, если тебе это все еще интересно, с княжеского престола будет куда легче найти убийцу твоей сестры.
- А разве вы не поможете мне колдовством?
- Вот очередное доказательство твоей наивности! Ну, что глазами хлопаешь? Конечно, не помогу! Не из вредности. Нет такого колдовства, понимаешь, просто нет! Никто тебе не поможет.
- Но как же, ведь всегда пользуются заговоренными вещами …
- Ай, все эти заговоренные ленты-бантики – простой индикатор неприязни. Ну, как сказать проще? Они указывают на неприятного тебе человека, только и всего. Бравые мстители, веря заговорам деревенских шарлатанов, перебили таким образом кучу неповинного народа, и возвратились домой весьма гордые собой. Ну, и вернувшись к нашим баранам, где здесь добро и где зло?
- Зачем же тогда…?
- Зачем я обещал? Малыш, без морковки на веревочке ты не прошел бы весь путь. Сбежал бы в самом начале. Ты нуждался в игрушке, и я дал ее. Теперь игры кончились. Открылись такие перспективы! Конечно, жутковато глядеть в лицо жизни…
Он не усидел, вскочил и принялся расхаживать туда-сюда.
Мне стало скучно. Я понял: раз Аше больше не нужна моя защита, раз колдун не поможет мне выполнить долг перед Родичами, раз я отплатил ему с лихвой за науку - больше мне здесь делать нечего. Дороги у нас разные.
Я поднялся, чтобы уйти.
Колдун встал в дверях. Смешно, неужели у него нет другого способа остановить меня? Жезл он взять не успел.
Но, что б выйти, я должен, по крайней мере, отстранить его. А я даже помыслить себе этого не могу, не то, что б сделать, ни в человеческом, ни в зверином обличье. В этом я убедился. Только что.
Колдун разглядывал меня с утомленной снисходительностью, прислонившись к косяку. Весь его вид говорил: «Ну, до чего упорный дурак! Когда же ему надоест?» Этот терпеливый взгляд хищника в засаде был мне хорошо знаком. Так он смотрел, когда я впервые превращал руку в лапу. Как я любил его тогда!
Мне вдруг стало жаль его. Несчастный человек, не знающий иных отношений кроме обмана, иной любви, кроме вывернутой наизнанку рабской ненависти Аше, иного окружения, кроме уродов и недоумков. Умнейший, честолюбивый человек, обделивший себя самым необходимым, и оттого так рвущийся к власти. Неужели он думает, что так найдет счастье? Что он перенес, прежде чем дошел до жизни такой? Есть некий грубый просчет в его поступках. Вот и со мной у него не вышло.
Я жалел его.
Подошел вплотную. Глаза колдуна вспыхнули – он любил зрелище чужих мук, этот несчастный исковерканный человек. Но кости мои молчали, ведь я и не собирался нападать. Наоборот, протянул руку, положил ему на плечо, чуть сжал на прощанье. И прошел мимо. Я ведь когда-то любил его. Многому научился. Хочу я того или нет – частица его души навсегда останется в моей.
Хотел коснуться лбом плеча, но это был бы уже явный перебор. И без того на колдуна было жалко смотреть – так растерялся. «Что случилось? Неужели колдовство не работает?»
Работает, работает, еще как! Просто мой многомудрый наставник не взял в расчет простые человеческие чувства. Не посчитал их важными.
Я улыбнулся ему и, не оглядываясь, пошел сквозь башню к выходу.
- Ты еще вернешься, Анзор, - крикнул он вслед, - у тебя нет другого пути. Ты пока не понял! Ты обязательно вернешься! От себя не уйдешь!
Похоже, он заклинал сам себя. Вообще, он неплохо держался, мой колдун. Если, конечно, его страстные речи о власти над миром не были очередным представлением.
Слова словами, а вдруг он до жезла доберется?
Я проворно шлепнулся на все четыре лапы, выпутался из завязок Нукасова фартука, в последний раз сбежал по расписным ступеням, протиснулся под воротами и сквозь шквал собачьего лая помчался прочь из Жалиц.
Ощущения свободы не было. Казалось, колдовская ночь накрыла весь мир.
Заслышав собачий лай, стражник в Малой башне заблаговременно убрался на верхний ярус.
Я оглянулся, лишь когда достиг опушки рябой березовой рощи.
Жалицы распластались во тьме, пригвожденные к земле колдуновской башней.
Что ждало меня ? Цель, так долго маячившая у самого носа (морковка на веревочке), исчезла, не поймешь, что искать. Ничего, у меня в запасе полно времени. Целая жизнь. Вернуться к деду, не выполнив Долга, отягощенный тремя смертями (мельник тоже в счет), я не мог.
Что ж. Мир велик. Пойду по пути, завещанному Родичами. Бесконечному. Бескрайнему.
Лапы мои хрустели по инею, неся поджарое тело великолепной волчьей рысцой, всегда восхищавшей меня. Туловище при таком беге не подпрыгивает вверх-вниз, силы тратятся только на движение вперед. Я нарочно присматривался. Ни лошадь, ни кошка, ни даже собака не умеют так бегать. Может, только Вихорка. А уж о человеке и говорить не приходится. Люди вообще ходят вприпрыжку.
Я доверился своему телу, как заблудившийся всадник доверяется коню. Сразу стало ясно, что тело интересует пожрать. Может быть, я чувствую себя сброшенной с руки рукавицей оттого, что в животе пусто?
А может, просто привык, что меня всегда кто-нибудь направляет. Дед. Родичи. Колдун. Этот в особенности.
Отныне я свободен!
Свободен.
И никому не нужен.
Наевшись, тело дремало под елкой, спрятав нос в шерсть и поджав лапы с голыми подушечками под живот, а мысли крутились возле колдуна и его домочадцев. Как-то там Аше? А Базилевкас со своей половиной? А Йоханес? Я его давно не видел. Аше сказала, что он не переживет зимы. И Нукаса больше никогда не увижу. Даже веникобородого и то жаль.
Я-то надеялся, что, поев, провалюсь прочь из этого мира в сон, но не тут-то было. Мысли ползли со всех сторон, чудные, новые.
Теперь я обладаю подлинной властью. Не княжеской, нуждающейся во всяких браслетиках, теремочках и прочих побрякушках. Подлинной.
Властью над жизнью и смертью каждого. Ибо никому не дано уйти от страшного творения колдуна.
Я вздрогнул и проснулся. Поглядел в темноту, поводил ушами. Никого. Только ветер свистит в вершинах. Даже духов не видать. Сам себя испугался. Как путник - лешего.
Снова стал надышивать теплое место на боку.
Вот интересно, сколько ни скитался в лесу, ни разу лешего не встретил. Скорее всего, его и нет вовсе в нашем мире. За лешего принимают все, что угодно: от пролезшего в людской мир любопытного духа до корявого пня и незнакомого человека. Если он и живет где, то только меж мирами.
Я снова стал скатывался в дремоту, и мысли побежали под горку в душевную темноту. Скорее всего, там живет и Карачун, ужасный бог, чье имя не поминают вслух. Сейчас как раз его время. Он приходит с началом зимы, ведя за собой тьму, морозы, вьюги, голодных волков. Я поежился и поглубже уткнул нос в тепло. Он воплощается через зимние напасти. Он - хозяин волков. Оборотней - тем более.
Глубоко зарывшись в теплый мех и дремоту, я сладко думал о своей силище. Хорошо, что она порядочному человеку досталась, а не душегубцу какому-нибудь. Вовремя я ушел от колдуна.
Кстати, сам-то он умеет оборачиваться?
Я стал жить в лесу. Человеку в лесу без жилья и припасов в эту пору погибель, а волку – вполне сносно. Во всяком случае, ночи для охоты длинные.
Я возвращался в человеческий облик лишь, чтобы убедиться, что не забыл, как это делается. Или чтоб полакомиться мерзлой клюквой, или увидеть человеческими глазами особо красивые снежинки. Ничего страшного со мной не происходило. Врал колдун, что нельзя подолгу оставаться в волчьей шкуре.
За временем я не следил.
Как-то в начале лесного отшельничества ( помню, Великий Змей тогда только начал утомленно прикрывать большой красный глаз) я встретил волков. Напившись из говорливого ручейка, вскарабкался на откос и столкнулся нос к носу со стаей. Уйдя в раздумья, я вел себя непростительно беспечно для лесного зверя.
Волки трусили врассыпную по подлеску. Среди них были и громадные зверюги, лишь немного уступавшие мне размерами. Вздумай они разом напасть, мне пришлось бы худо.
Я ощетинился, готовясь принять бой, прикидывая расстановку сил – ближе всех ко мне бежал громадный волчище светло-песочного цвета, правее – седой, точно заиндевевший, могучий старик, дальше, позади пары молодых, не стоивших внимания, волчат, еще один матерый зверь - но стая протрусила чуть ли не сквозь меня, как мимо духа какого-нибудь.
Они не признали во мне своего. Может, вообще не увидели. Даже обидно как-то.
Выходит, я был не волком, а леший знает кем. А леших, как я понимал, вообще не бывает.
Пожив так без имени и племени, я почувствовал, что пора, наконец, приниматься за дело, иначе заплутаю с концами. А дело у меня было только одно.
Присмотрел деревеньку со стоящей на отшибе избушкой без огорода – кому ж там еще жить, как не колдуну. Разжился одежонкой (в кармане полушубка нашелся кисет с тремя медными монетками), выждал, когда сойдет непрочный еще снег, чтоб не наследить лишнего и не подвести еще одного человека, пришел под окно.
Стучать пришлось долго. Наконец, в сенях что-то грохнулось, покатилось, перекошенную дверь отставили изнутри, и на свет, щурясь, вылез нечесаный мужик, такой здоровенный, что для прохода в дверь ему пришлось согнуться.
Без обиняков я выложил свою просьбу: ищу, мол, кровника, прошу ворожбы. Мужичина долго скреб пятерней в патлах, блуждая по сторонам мутным взором – не столько раздумывал, сколько просыпался.
- А чего дашь? – сообразил он наконец.
Я показал монетки. Мужик, хмыкнул, отвернулся и, помочившись, убрался в избу, оставив дверь открытой. Я понял это как приглашение и вошел.
Свет почти не проникал сквозь мутное оконце, все казалось громадным и черным, а уж воздух в основном состоял из хмельных паров.
В грязи на столе валялся ломоть хлеба и стояла кружка.
Хозяин сел, заслонив остатки света, вздохнул тяжко. Видать, ему и двигаться-то было невмочь, не то что заговоры какие-то читать.
- Деньги давай, чего стоишь? – сказал он, морщась, и, зажав в лапище монеты и больше ни о чем не спрашивая, забормотал про Великого Змея, про князь-древо, у которого каждая ветвь «всем ветвям ветвь» и дальше, совсем неразборчиво, про белую дружину, что на красных холмах крепко стоит. Я слыхивал такие слова от тети Глусе, это был заговор от больных зубов. Споткнувшись на полуслове, он прихлебнул из кружки, икнул и уставился мутными глазками в пустоту. То ли разум в этом большом теле спал, то ли за дурака он меня держал, может, просто, за себе подобного. Невмоготу мне стало дальше находиться в вонючей избе. Я вышел на вольный воздух и, едва сдерживаясь, чтоб не превратиться тотчас же, зашагал в лес.
Решил для очистки совести поискать колдуна в Вышницах.
Привязав, как в прежние времена, узел с одеждой на спину, махнул туда.
Вышницы совсем не переменились. Красные с золотом башни на снегу выглядели еще наряднее. Мне привычно показалось, что я вернулся в начало событий и все, как в Мире меж мирами крутится колесом, пойдет повторяться вновь и вновь, пока я не досмотрю до конца. Но что еще я мог увидеть?
Мужичок с бельмом на глазу наполнял из колодца водовозную бочку. Я спросил, много ли в Вышницах колдунов, и где живет самый главный. Мужик отогнал беду при помощи сложенных щепотью пальцев и отвечал, что про колдунов здесь слыхом не слыхивали, всех извели еще при покойном Радимисе.
- Так Радимис умер! – воскликнул я, совсем недурно, на мой взгляд, разыграв изумление. – Кто ж теперь вместо него?
Мужичонка неразборчиво помянул лешего и принялся расправлять шлею у лысой репицы хвоста своей кобылы.
- Сказывали, княжич Эйворис вернулся, - попробовал я снова наудачу закинуть удочку.
- Стой, шалая!- заорал он на ни в чем неповинную клячу, которая и не думала шевелиться, только вздрогнула от его окрика, и отвернулся. Спрятался от меня за собственной спиной.
Я шатался по городу, пугая прохожих расспросами о колдунах, до тех пор, пока румяный парень в полушубке нараспашку не посоветовал мне поискать их косточки в старом могильнике за стеной, присовокупив, что любопытным там тоже самое место.
Тогда я вышел из Вышниц через другую башню и поплелся вдоль Яузы. Слухи про Эйвориса меня не интересовали. Все обрыдло, как тому мужику с бельмом.
Я брел местами, которые видел с обрыва. Миновал луг с пожухлой травой, по которому скакала охота, перешел оба ручья по мостикам из валунов и стал подниматься на кручу с пологой стороны.
Узел с одеждой так и висел в кроне ели со многими вершинами, промокший насквозь и обледеневший. Мне не хотелось с ним возиться.
Некоторое время спустя, я пришел к месту, где убил Радимиса. (И где Радимис почти убил меня). Посидел, заслоненный от ветра, в выемке белокаменного обрыва. Вот здесь я падал. Попытался найти выщербину от меча и не смог. Ничто не говорило о том, что здесь произошло историческое событие.
Такие вот дела.
Добрел до третьего ручья.
У ивы с развилкой на миг глянул волчьими глазами, чтоб увидеть мою красавицу. Она спала, почти невидимая сквозь потемневший ствол. Одна голова покоилась на другой.
Берегом ручья пришел к дубу.
Тут он впервые увидел выражение моего лица и глаза его сверкнули.
- Раз ты так хочешь добра, ( видишь, я нарочно выбираю слова из твоего лексикона), то подумай, сколько доброго ты сможешь совершить, стоя у власти. Может, дашь людям вожделенный золотой век?! Оправдаешь сказку об Эйворисе?
И он расхохотался.
- И к тому же, если тебе это все еще интересно, с княжеского престола будет куда легче найти убийцу твоей сестры.
- А разве вы не поможете мне колдовством?
- Вот очередное доказательство твоей наивности! Ну, что глазами хлопаешь? Конечно, не помогу! Не из вредности. Нет такого колдовства, понимаешь, просто нет! Никто тебе не поможет.
- Но как же, ведь всегда пользуются заговоренными вещами …
- Ай, все эти заговоренные ленты-бантики – простой индикатор неприязни. Ну, как сказать проще? Они указывают на неприятного тебе человека, только и всего. Бравые мстители, веря заговорам деревенских шарлатанов, перебили таким образом кучу неповинного народа, и возвратились домой весьма гордые собой. Ну, и вернувшись к нашим баранам, где здесь добро и где зло?
- Зачем же тогда…?
- Зачем я обещал? Малыш, без морковки на веревочке ты не прошел бы весь путь. Сбежал бы в самом начале. Ты нуждался в игрушке, и я дал ее. Теперь игры кончились. Открылись такие перспективы! Конечно, жутковато глядеть в лицо жизни…
Он не усидел, вскочил и принялся расхаживать туда-сюда.
Мне стало скучно. Я понял: раз Аше больше не нужна моя защита, раз колдун не поможет мне выполнить долг перед Родичами, раз я отплатил ему с лихвой за науку - больше мне здесь делать нечего. Дороги у нас разные.
Я поднялся, чтобы уйти.
Колдун встал в дверях. Смешно, неужели у него нет другого способа остановить меня? Жезл он взять не успел.
Но, что б выйти, я должен, по крайней мере, отстранить его. А я даже помыслить себе этого не могу, не то, что б сделать, ни в человеческом, ни в зверином обличье. В этом я убедился. Только что.
Колдун разглядывал меня с утомленной снисходительностью, прислонившись к косяку. Весь его вид говорил: «Ну, до чего упорный дурак! Когда же ему надоест?» Этот терпеливый взгляд хищника в засаде был мне хорошо знаком. Так он смотрел, когда я впервые превращал руку в лапу. Как я любил его тогда!
Мне вдруг стало жаль его. Несчастный человек, не знающий иных отношений кроме обмана, иной любви, кроме вывернутой наизнанку рабской ненависти Аше, иного окружения, кроме уродов и недоумков. Умнейший, честолюбивый человек, обделивший себя самым необходимым, и оттого так рвущийся к власти. Неужели он думает, что так найдет счастье? Что он перенес, прежде чем дошел до жизни такой? Есть некий грубый просчет в его поступках. Вот и со мной у него не вышло.
Я жалел его.
Подошел вплотную. Глаза колдуна вспыхнули – он любил зрелище чужих мук, этот несчастный исковерканный человек. Но кости мои молчали, ведь я и не собирался нападать. Наоборот, протянул руку, положил ему на плечо, чуть сжал на прощанье. И прошел мимо. Я ведь когда-то любил его. Многому научился. Хочу я того или нет – частица его души навсегда останется в моей.
Хотел коснуться лбом плеча, но это был бы уже явный перебор. И без того на колдуна было жалко смотреть – так растерялся. «Что случилось? Неужели колдовство не работает?»
Работает, работает, еще как! Просто мой многомудрый наставник не взял в расчет простые человеческие чувства. Не посчитал их важными.
Я улыбнулся ему и, не оглядываясь, пошел сквозь башню к выходу.
- Ты еще вернешься, Анзор, - крикнул он вслед, - у тебя нет другого пути. Ты пока не понял! Ты обязательно вернешься! От себя не уйдешь!
Похоже, он заклинал сам себя. Вообще, он неплохо держался, мой колдун. Если, конечно, его страстные речи о власти над миром не были очередным представлением.
Слова словами, а вдруг он до жезла доберется?
Я проворно шлепнулся на все четыре лапы, выпутался из завязок Нукасова фартука, в последний раз сбежал по расписным ступеням, протиснулся под воротами и сквозь шквал собачьего лая помчался прочь из Жалиц.
Ощущения свободы не было. Казалось, колдовская ночь накрыла весь мир.
Заслышав собачий лай, стражник в Малой башне заблаговременно убрался на верхний ярус.
Я оглянулся, лишь когда достиг опушки рябой березовой рощи.
Жалицы распластались во тьме, пригвожденные к земле колдуновской башней.
Что ждало меня ? Цель, так долго маячившая у самого носа (морковка на веревочке), исчезла, не поймешь, что искать. Ничего, у меня в запасе полно времени. Целая жизнь. Вернуться к деду, не выполнив Долга, отягощенный тремя смертями (мельник тоже в счет), я не мог.
Что ж. Мир велик. Пойду по пути, завещанному Родичами. Бесконечному. Бескрайнему.
Лапы мои хрустели по инею, неся поджарое тело великолепной волчьей рысцой, всегда восхищавшей меня. Туловище при таком беге не подпрыгивает вверх-вниз, силы тратятся только на движение вперед. Я нарочно присматривался. Ни лошадь, ни кошка, ни даже собака не умеют так бегать. Может, только Вихорка. А уж о человеке и говорить не приходится. Люди вообще ходят вприпрыжку.
Я доверился своему телу, как заблудившийся всадник доверяется коню. Сразу стало ясно, что тело интересует пожрать. Может быть, я чувствую себя сброшенной с руки рукавицей оттого, что в животе пусто?
А может, просто привык, что меня всегда кто-нибудь направляет. Дед. Родичи. Колдун. Этот в особенности.
Отныне я свободен!
Свободен.
И никому не нужен.
Наевшись, тело дремало под елкой, спрятав нос в шерсть и поджав лапы с голыми подушечками под живот, а мысли крутились возле колдуна и его домочадцев. Как-то там Аше? А Базилевкас со своей половиной? А Йоханес? Я его давно не видел. Аше сказала, что он не переживет зимы. И Нукаса больше никогда не увижу. Даже веникобородого и то жаль.
Я-то надеялся, что, поев, провалюсь прочь из этого мира в сон, но не тут-то было. Мысли ползли со всех сторон, чудные, новые.
Теперь я обладаю подлинной властью. Не княжеской, нуждающейся во всяких браслетиках, теремочках и прочих побрякушках. Подлинной.
Властью над жизнью и смертью каждого. Ибо никому не дано уйти от страшного творения колдуна.
Я вздрогнул и проснулся. Поглядел в темноту, поводил ушами. Никого. Только ветер свистит в вершинах. Даже духов не видать. Сам себя испугался. Как путник - лешего.
Снова стал надышивать теплое место на боку.
Вот интересно, сколько ни скитался в лесу, ни разу лешего не встретил. Скорее всего, его и нет вовсе в нашем мире. За лешего принимают все, что угодно: от пролезшего в людской мир любопытного духа до корявого пня и незнакомого человека. Если он и живет где, то только меж мирами.
Я снова стал скатывался в дремоту, и мысли побежали под горку в душевную темноту. Скорее всего, там живет и Карачун, ужасный бог, чье имя не поминают вслух. Сейчас как раз его время. Он приходит с началом зимы, ведя за собой тьму, морозы, вьюги, голодных волков. Я поежился и поглубже уткнул нос в тепло. Он воплощается через зимние напасти. Он - хозяин волков. Оборотней - тем более.
Глубоко зарывшись в теплый мех и дремоту, я сладко думал о своей силище. Хорошо, что она порядочному человеку досталась, а не душегубцу какому-нибудь. Вовремя я ушел от колдуна.
Кстати, сам-то он умеет оборачиваться?
Я стал жить в лесу. Человеку в лесу без жилья и припасов в эту пору погибель, а волку – вполне сносно. Во всяком случае, ночи для охоты длинные.
Я возвращался в человеческий облик лишь, чтобы убедиться, что не забыл, как это делается. Или чтоб полакомиться мерзлой клюквой, или увидеть человеческими глазами особо красивые снежинки. Ничего страшного со мной не происходило. Врал колдун, что нельзя подолгу оставаться в волчьей шкуре.
За временем я не следил.
Как-то в начале лесного отшельничества ( помню, Великий Змей тогда только начал утомленно прикрывать большой красный глаз) я встретил волков. Напившись из говорливого ручейка, вскарабкался на откос и столкнулся нос к носу со стаей. Уйдя в раздумья, я вел себя непростительно беспечно для лесного зверя.
Волки трусили врассыпную по подлеску. Среди них были и громадные зверюги, лишь немного уступавшие мне размерами. Вздумай они разом напасть, мне пришлось бы худо.
Я ощетинился, готовясь принять бой, прикидывая расстановку сил – ближе всех ко мне бежал громадный волчище светло-песочного цвета, правее – седой, точно заиндевевший, могучий старик, дальше, позади пары молодых, не стоивших внимания, волчат, еще один матерый зверь - но стая протрусила чуть ли не сквозь меня, как мимо духа какого-нибудь.
Они не признали во мне своего. Может, вообще не увидели. Даже обидно как-то.
Выходит, я был не волком, а леший знает кем. А леших, как я понимал, вообще не бывает.
Пожив так без имени и племени, я почувствовал, что пора, наконец, приниматься за дело, иначе заплутаю с концами. А дело у меня было только одно.
Присмотрел деревеньку со стоящей на отшибе избушкой без огорода – кому ж там еще жить, как не колдуну. Разжился одежонкой (в кармане полушубка нашелся кисет с тремя медными монетками), выждал, когда сойдет непрочный еще снег, чтоб не наследить лишнего и не подвести еще одного человека, пришел под окно.
Стучать пришлось долго. Наконец, в сенях что-то грохнулось, покатилось, перекошенную дверь отставили изнутри, и на свет, щурясь, вылез нечесаный мужик, такой здоровенный, что для прохода в дверь ему пришлось согнуться.
Без обиняков я выложил свою просьбу: ищу, мол, кровника, прошу ворожбы. Мужичина долго скреб пятерней в патлах, блуждая по сторонам мутным взором – не столько раздумывал, сколько просыпался.
- А чего дашь? – сообразил он наконец.
Я показал монетки. Мужик, хмыкнул, отвернулся и, помочившись, убрался в избу, оставив дверь открытой. Я понял это как приглашение и вошел.
Свет почти не проникал сквозь мутное оконце, все казалось громадным и черным, а уж воздух в основном состоял из хмельных паров.
В грязи на столе валялся ломоть хлеба и стояла кружка.
Хозяин сел, заслонив остатки света, вздохнул тяжко. Видать, ему и двигаться-то было невмочь, не то что заговоры какие-то читать.
- Деньги давай, чего стоишь? – сказал он, морщась, и, зажав в лапище монеты и больше ни о чем не спрашивая, забормотал про Великого Змея, про князь-древо, у которого каждая ветвь «всем ветвям ветвь» и дальше, совсем неразборчиво, про белую дружину, что на красных холмах крепко стоит. Я слыхивал такие слова от тети Глусе, это был заговор от больных зубов. Споткнувшись на полуслове, он прихлебнул из кружки, икнул и уставился мутными глазками в пустоту. То ли разум в этом большом теле спал, то ли за дурака он меня держал, может, просто, за себе подобного. Невмоготу мне стало дальше находиться в вонючей избе. Я вышел на вольный воздух и, едва сдерживаясь, чтоб не превратиться тотчас же, зашагал в лес.
Решил для очистки совести поискать колдуна в Вышницах.
Привязав, как в прежние времена, узел с одеждой на спину, махнул туда.
Вышницы совсем не переменились. Красные с золотом башни на снегу выглядели еще наряднее. Мне привычно показалось, что я вернулся в начало событий и все, как в Мире меж мирами крутится колесом, пойдет повторяться вновь и вновь, пока я не досмотрю до конца. Но что еще я мог увидеть?
Мужичок с бельмом на глазу наполнял из колодца водовозную бочку. Я спросил, много ли в Вышницах колдунов, и где живет самый главный. Мужик отогнал беду при помощи сложенных щепотью пальцев и отвечал, что про колдунов здесь слыхом не слыхивали, всех извели еще при покойном Радимисе.
- Так Радимис умер! – воскликнул я, совсем недурно, на мой взгляд, разыграв изумление. – Кто ж теперь вместо него?
Мужичонка неразборчиво помянул лешего и принялся расправлять шлею у лысой репицы хвоста своей кобылы.
- Сказывали, княжич Эйворис вернулся, - попробовал я снова наудачу закинуть удочку.
- Стой, шалая!- заорал он на ни в чем неповинную клячу, которая и не думала шевелиться, только вздрогнула от его окрика, и отвернулся. Спрятался от меня за собственной спиной.
Я шатался по городу, пугая прохожих расспросами о колдунах, до тех пор, пока румяный парень в полушубке нараспашку не посоветовал мне поискать их косточки в старом могильнике за стеной, присовокупив, что любопытным там тоже самое место.
Тогда я вышел из Вышниц через другую башню и поплелся вдоль Яузы. Слухи про Эйвориса меня не интересовали. Все обрыдло, как тому мужику с бельмом.
Я брел местами, которые видел с обрыва. Миновал луг с пожухлой травой, по которому скакала охота, перешел оба ручья по мостикам из валунов и стал подниматься на кручу с пологой стороны.
Узел с одеждой так и висел в кроне ели со многими вершинами, промокший насквозь и обледеневший. Мне не хотелось с ним возиться.
Некоторое время спустя, я пришел к месту, где убил Радимиса. (И где Радимис почти убил меня). Посидел, заслоненный от ветра, в выемке белокаменного обрыва. Вот здесь я падал. Попытался найти выщербину от меча и не смог. Ничто не говорило о том, что здесь произошло историческое событие.
Такие вот дела.
Добрел до третьего ручья.
У ивы с развилкой на миг глянул волчьими глазами, чтоб увидеть мою красавицу. Она спала, почти невидимая сквозь потемневший ствол. Одна голова покоилась на другой.
Берегом ручья пришел к дубу.
