Сосредоточился, выдохнул, сдулся, вобрал в себя кусок волкодлака. Посжимал, поразжимал человеческие пальцы, повертел по-всякому рукой, будто видел ее впервые - насколько она все-таки подвижнее и ловчее звериной, моя родная рука! И снова, застонав, оборотил ее в волчью. Ну и здоровенный же из меня получится волчище! Я засмеялся.
- Что, рад?! - отчеканил кто-то звонко и яростно.
Оторвавшись от созерцания обновы, я поднял голову и увидел Аше с подносом.
Глаза ее так и пылали сквозь вырез накидки, так и жги меня. Наверное, так смотрят на врага через бойницу из осажденной крепости. Ну, колдовское отродье!
Я был потрясен так, словно со мной заговорил прикроватный столбик. Даже сильнее. Я-то считал, что Аше безмолвна, как прекрасное явление природы, что она тиха и нежна, и, вздумай она заговорить, голос ее окажется сродни вздохам ветерка в цветущей кроне, щебету маленькой птички...
- Хотелось бы знать, ты дурак или подонок? - спросила "маленькая птичка"!
Вообще-то, если не врать, я ощущал себя и дураком, и подонком. Дураком, потому что слепо слушался колдуна, этакий великовозрастный телок на веревочке, а подонком - известно почему. С тех пор, как досмотрел до конца видение. Ну, в общем, по той же причине. Так вот.
Но все же хотелось бы, что б выбор был пошире.
- Ты же не знаешь, зачем я здесь.
- Раз ты здесь, то либо подонок, либо дурак, а причин можно выдумать тысячи!
- Но ты тоже здесь?
- Я была непроходимой дурой, а теперь расплачиваюсь! - и посмотрела, словно ударила меня взглядом. Взмахнула ресницами, как Птица Ночь - крыльями. Шваркнула подносом об умывальный таз и вышла.
Такая вот оказалась девушка.
Потянулись томительные дни. Оборачивать руку в лапу и наоборот я научился мастерски. Самому нравилось. Только и делал, что превращал ее туда-сюда, приговаривая: "шерсть - кожа, шерсть - кожа", и рука послушно изменялась, разгораясь и охлаждаясь, по мере превращения. Так же мы с близнецами вели себя в детстве, когда научились играть в ножички. Едва выпадала свободная минутка, мы доставали свои ржавые лезвия, и начиналось: "с пальца-с нички-с кулачка".
Боли при превращениях я больше не испытывал. То ли рука закалилась, то ли я научился превращать аккуратно. В конце концов, эти превращения мне даже слегка наскучили.
Колдун целыми днями пропадал в башенной пристройке. За чудными окошками сутки напролет горел свет, мелькали тени. Чьи - разобрать невозможно.
Несколько раз во двор въезжали крытые фуры, и усердные колдуновы помошники в огромных прожженных и запятнанных фартуках волокли из них в пристройку корзины, мешки, оплетенные бутыли.
Однажды колдун потребовал меня в высокую комнату с очагом. Я пришел, ждал, изнывая от любопытства и волнения. Что будет дальше?
Он появился. Похудел, стал казаться еще выше, грязные волосы свисали вдоль щек, глаза горели. Фигуру его скрывал огромный кожаный фартук в пятнах и дырках - такой же, как у работников.
Хмурясь, посмотрел, чего я достиг, велел продолжать, а еще дал две скляницы в специальной рамочке, соединенные узким перешейком. По перешейку песок пересыпался из одной скляницы в другую. Велел учиться задерживать дыхание на время, пока течет песок.
Еще на ходу я попробовал задержать вдох. Дыхания хватило примерно на две трети песка.
Неприязнь Аше меня очень тяготила. Она приносила еду, обжигала черными, как смоль, глазищами из-под невозможных ресниц, чуть не швырялась подносом. Всем видом выражала презрение.
Я затосковал. И решил выбраться погулять в город.
Пошатался по улицам под собачий лай, обошел Жалицы изнутри вдоль стены, осмотрел башни. Их было четыре: Надвратная, Малая, Коркодилова и Бабья. Сквозь Надвратную башню вышел на торг.
Ярмарка угасала. Одни прилавки стояли пустыми, товара на других поубавилось. Народа тоже стало заметно меньше - никто не толкал меня, напротив, многие уступали дорогу.
Сколько времени прошло с тех пор, как я приехал сюда на подводе пасечника? Недели две? Я не помнил. Все эти дни я прожил в странном, то лихорадочно сжатом, то безмерно растянутом времени.
Я пошел по рядам, желая найти моих попутчиков - деда с внучком, посмотреть на них. Других знакомцев у меня здесь не было, если не считать беспризорника и лопоухого новобранца. Я шел по обжорному ряду. На глаза попался кренделек в розовой поливке, выше громоздились плюшки, шанежки, ватрушки, прочие вытребеньки, почти заслоняя хозяйку, белую и пышную, как подошедшее тесто.
Денег у меня не было, а крендель так и просился в рот. Ел я досыта, но невкусно. Приторное рубленое мясо и солоноватое вино, приправленные Ашиным презрением изрядно надоели.
Не успел я подумать, что делаю, как шагнул к прилавку, взял розовый крендель и, нагло глядя хозяйке в глаза, впился в него зубами. Та встрепенулась было, но так и осталась сидеть. Только вжала голову в плечи и заморгала глазами из-за своих булочек - ждала, что б я скорей ушел.
Я и ушел, жуя крендель. Он оказался черствым и пресным. Ну и гадость же она продает! Но выбрасывать легкомысленного младшего братика хлеба нельзя - прогонишь достаток, накличешь нужду в дом. Хотя, какой у меня теперь дом? Я зашвырнул крендель под прилавок, тотчас к нему слетелись воробьи. Благообразный мужчина в раме из дуг и хомутов покосился на меня неодобрительно, но промолчал. Люди отчего-то теперь боялись связываться со мной, хотя я не показывал свою волчью лапу.
На душе у меня сделалось гнусно, словно я опять убил в себе кого-то. Захотелось остаться одному. Повернулся, сунул руки в карманы и, сгорбившись, пошел прочь.
Кто же такой я теперь? Колдуновы ли сны на меня подействовали, или кровь из волчьей лапы проникла в мою и отравила ее? Поведение мое менялось, пока в мелочах.
Хотя прежде я не назвал бы мелочью выброшенный хлеб.
Что-то важное уходило от меня. Надеюсь, я что-то приобретал взамен.
Баню я приметил, еще когда гулял вдоль стены. Она помещалась в нижней части города, над искусно устроенным прудом. Вода поступала сюда из Красивой Выри по деревянным желобам. Помывка стоила полкопейки.
Но денег-то у меня вообще не было! Колдун не интересовался такой пошлой житейской мелочью, как отсутствие денег. Я уже собрался в качестве платы за мытье предложить порубить дрова или еще как-то отработать, но тут взыграла волчья кровь.
Я подошел к сидевшему в предбаннике за дощатым столиком заросшему и довольно грязному мужику, и, опершись эдак небрежно на стол правой рукой перед его носом, сказал, что желаю помыться. Мужик вначале не поднял на меня глаз, отмахнулся, как от досадливой мухи (которых тут, кстати, водилось в избытке). Я же, не спеша, превратил перед ним свою руку в волчью лапу - я научился превращать ее с различной скоростью, мог тянуть это удовольствие хоть целый день, наблюдая малейшие перемены. А мог обернуть и мгновенно.
Мужик изумленно поднял на меня глаза, брови его уползли вверх, под нечесаную гриву. Он вскочил и поклонился в пол.
Потом убежал куда-то, и тут же явились два расторопных молодца, прячущихся друг за друга. Они препроводили меня в особую чистую мыленку, с предбанником, застеленным красным половиком, с блюдом яблок, кувшином кваса и пустым самоваром на столе.
Едва за ними закрылась дверь, я сообразил, как опрометчиво поступил. Вот как сейчас запрут добры молодцы двери и подожгут баню! Сожгут меня живьем, как положено поступать с неугодными колдунами и их тварями. Мое же колдовское умение и кончается-то на превращении руки в лапу - одна показуха.
Только зря я волновался. То ли банщики еще больше боялись меня, то ли не хотели ссориться с темными силами, то ли попросту берегли свое заведение, но сжигать они меня не собирались - наоборот, бросились ублажать всячески.
Не успел я снять портки, как в дверь бочком пролезла насмерть перепуганная пышноволосая дебелая девка с двумя вениками. Я цыкнул, и она выскочила прочь. Жаль, что не догадался забрать у нее хотя бы один веник.
Помывшись от души и надкусив пару яблок, которые показались мне совершенно безвкусными, я оделся в старую свою одежду и вышел вон, сопровождаемый поклонами многочисленной челяди, высыпавшей в предбанник поглазеть на меня.
Вечером, когда я, валяясь на постели, играл со своей рукой-лапой, за мной пришел незнакомый мужик. Такой же дурак, как веникобородый, но покрепче, горластый и сердитый. Он передал приказ немедленно явиться к господину.
Я нашел колдуна в каменной мастерской с окнами из кирпичиков. Здесь многое изменилось. Под потолком на подвешенных на цепях обручах пылали свечи. В углу горел горн. Весь обширный стол занимало какое-то невероятно замысловатое сооружение из стеклянных банок, склянок, трубочек, помутневших изнутри. Под столом стояли оплетенные бутыли. Сбоку помещалась большая купель из цельного серого камня - увеличенная копия той посудины, в какой я держал руку.
Повсюду царил разгром, но подчиненный определенному замыслу.
Колдун был без фартука, в домашнем балахоне. Он держал уже знакомый мне жезл, слегка постукивая им по колену.
- До меня дошли слухи, Анзор, что в Жалицах появились оборотни, - сказал он спокойно, но холод его глаз так и пробрал меня до самого нутра. - Изволь объяснить.
Я развел руками и ухмыльнулся весьма глупо.
- Что бы впредь такого не было.
- Больше не будет.
- Встань сюда. Пришла пора пополнить твое образование.
Нас с колдуном разделяла черта, проведенная по полу крошащимся голубым мелом.
- Возьми шелепень, - по-прежнему однообразным скучным голосом велел колдун.
Я огляделся. Верно, на приступке одного из шкафчиков лежал древний заслуженный шелепень - двуручный кистень, быть может, служивший еще кому-то из дружинников Князя Красное копье. Ржавое, но грозное оружие.
С опаской, не ожидая ничего хорошего, я взял его в руки.
- Бей меня.
Брови мои поползли вверх, не хуже чем у банщика. Колдун раздраженно хлестнул себя по колену вороненым жезлом. Я сделал шелепенем неловкий выпад в его сторону.
- Всерьез бей!
Я взмахнул увесистым оружием на порядочном расстоянии от меловой черты.
- Кому сказал!
Я зажмурился, перешагнул черту и с размаха опустил кистень на голову колдуна, с ужасом представляя, что будет, когда тяжеленный, утыканный железными шипами шар достигнет цели.
До сих пор я рассказывал о своих злоключениях с некоторым бахвальством. Вот-де, какой я молодец: и то вытерпел, и это превозмог.
О том, что случилось, когда я ударил кистенем, и вспоминать не хочется. Тошно.
Слишком всерьез.
Достаточно сказать, что очухался я в своей постели, ночью, в кромешной тьме, а потом несколько дней не мог пошевелиться нормально, не то, что встать. Казалось, кости при малейшей нагрузке рассыпаются в прах. Тело выглядело при этом целым и здоровым.
Потом ничего, прошло все-таки. Заодно прошла бесследно и любовь к колдуну. Остался только страх перед ним.
В первое же утро моего беспомощного состояния, как всегда, явилась Аше с подносом. Я на еду и смотреть не мог. С мычанием перекатил по подушке голову на другой бок.
Против обыкновения Аше сняла со стула умывальный прибор и села у изголовья.
- Как только встанешь, Анзор, беги отсюда! Беги! - зашептала она заботливо и тревожно. - Видишь, он боится тебя. Он всех нас боялся, и ничем хорошим это не кончилось.
Я промычал нечленораздельное и перекатил голову по подушке обратно.
- Что с колдуном? - губы плохо слушались. Я помнил, как взмахнул кистенем, но не помнил, как тот опустился. Странно было бы, если б я убил колдуна.
- Великий Змей! Ты что, так ничего и не понял? Не понял, что он сделал с тобой?!
Разумеется, не понял. Ослепляющая голубая вспышка после взмаха кистеня – даже про нее я не мог толком сказать, была она или нет. Потом очнулся в темноте между перинами.
- Он заставил тебя напасть на него, и тут же пустил в твои кости отраву. Теперь ты никогда уже не сможешь поднять на него руку. Ты стал беззащитным перед ним! Теперь ты полностью в его власти! Вот что он сделал! А ты еще интересуешься, как его здоровье! Ну, точно, дурак, - Аше по-кошачьи фыркнула.
Напоминание о вчерашней экзекуции вызвало новую вспышку боли, лишь слабый отблеск прежней, но и она заставила меня корчиться под перинами. Аше полой закрыла то место под покрывалом, где находился ее рот.
- О, Великий Змей! Что же я наделала! Какая я неловкая! Ты весь, как открытая рана! Прости меня! - я заметил слезы на ее дивных загнутых ресницах. За эти слезы я согласен был примириться с чем угодно.
- Отдыхай, я позже приду, - она хотела коснуться моей руки сквозь темное покрывало, но не решилась - испугалась причинить новую боль. Отдернула руку, сжала под покрывалом в кулачок, выбежала, нагнув голову.
Чуть меня отпустило, я стал учиться задерживать дыхание. Несмотря на животный страх перед колдуном, неприязнь к его ремеслу, на предостережения Аше, я летел к цели, как заговоренная стрела. Как выразился однажды колдун совсем по другому поводу.
Я ничего не мог поделать с собой. Мне легче было удерживать воздух за лопающимися от боли ребрами, чем просто лежать, зная, что время идет, а я ни на шаг не приближаюсь к цели.
Когда я начал кое-как переворачиваться в кровати, Аше вернулась к увещеваниям.
- Анзор, ты что, в самом деле думаешь, что он превратит тебя в волка, да? Такой большой, а верит в сказки. Стыдно. Это только в быличках волком может обернуть любая темная бабка. Он, конечно, умнейший человек и величайший ученый, этого не отнимешь, но дело, за которое он взялся, вообще никому не под силу. Успехами он обязан только своей жестокости. Он попросту искалечит тебя. Взгляни на нас.
Я, приняв самый глубокомысленный вид, принялся с повышенным вниманием рассматривать черное покрывало, и Аше горько рассмеялась.
- Дурак ты еще! На Нукаса посмотри. Он пришел, когда я уже стала такой, - она тряхнула черной накидкой. – Я и ему тоже говорила, но он слушать не хотел. Конечно, такой богатырь, чего ему бояться! Ну, был немного поменьше, чем сейчас, но, все равно, здоровяк! А уж какой веселый и добрый! Принесла же его нелегкая.
- Что, рад?! - отчеканил кто-то звонко и яростно.
Оторвавшись от созерцания обновы, я поднял голову и увидел Аше с подносом.
Глаза ее так и пылали сквозь вырез накидки, так и жги меня. Наверное, так смотрят на врага через бойницу из осажденной крепости. Ну, колдовское отродье!
Я был потрясен так, словно со мной заговорил прикроватный столбик. Даже сильнее. Я-то считал, что Аше безмолвна, как прекрасное явление природы, что она тиха и нежна, и, вздумай она заговорить, голос ее окажется сродни вздохам ветерка в цветущей кроне, щебету маленькой птички...
- Хотелось бы знать, ты дурак или подонок? - спросила "маленькая птичка"!
Вообще-то, если не врать, я ощущал себя и дураком, и подонком. Дураком, потому что слепо слушался колдуна, этакий великовозрастный телок на веревочке, а подонком - известно почему. С тех пор, как досмотрел до конца видение. Ну, в общем, по той же причине. Так вот.
Но все же хотелось бы, что б выбор был пошире.
- Ты же не знаешь, зачем я здесь.
- Раз ты здесь, то либо подонок, либо дурак, а причин можно выдумать тысячи!
- Но ты тоже здесь?
- Я была непроходимой дурой, а теперь расплачиваюсь! - и посмотрела, словно ударила меня взглядом. Взмахнула ресницами, как Птица Ночь - крыльями. Шваркнула подносом об умывальный таз и вышла.
Такая вот оказалась девушка.
Потянулись томительные дни. Оборачивать руку в лапу и наоборот я научился мастерски. Самому нравилось. Только и делал, что превращал ее туда-сюда, приговаривая: "шерсть - кожа, шерсть - кожа", и рука послушно изменялась, разгораясь и охлаждаясь, по мере превращения. Так же мы с близнецами вели себя в детстве, когда научились играть в ножички. Едва выпадала свободная минутка, мы доставали свои ржавые лезвия, и начиналось: "с пальца-с нички-с кулачка".
Боли при превращениях я больше не испытывал. То ли рука закалилась, то ли я научился превращать аккуратно. В конце концов, эти превращения мне даже слегка наскучили.
Колдун целыми днями пропадал в башенной пристройке. За чудными окошками сутки напролет горел свет, мелькали тени. Чьи - разобрать невозможно.
Несколько раз во двор въезжали крытые фуры, и усердные колдуновы помошники в огромных прожженных и запятнанных фартуках волокли из них в пристройку корзины, мешки, оплетенные бутыли.
Однажды колдун потребовал меня в высокую комнату с очагом. Я пришел, ждал, изнывая от любопытства и волнения. Что будет дальше?
Он появился. Похудел, стал казаться еще выше, грязные волосы свисали вдоль щек, глаза горели. Фигуру его скрывал огромный кожаный фартук в пятнах и дырках - такой же, как у работников.
Хмурясь, посмотрел, чего я достиг, велел продолжать, а еще дал две скляницы в специальной рамочке, соединенные узким перешейком. По перешейку песок пересыпался из одной скляницы в другую. Велел учиться задерживать дыхание на время, пока течет песок.
Еще на ходу я попробовал задержать вдох. Дыхания хватило примерно на две трети песка.
Неприязнь Аше меня очень тяготила. Она приносила еду, обжигала черными, как смоль, глазищами из-под невозможных ресниц, чуть не швырялась подносом. Всем видом выражала презрение.
Я затосковал. И решил выбраться погулять в город.
Пошатался по улицам под собачий лай, обошел Жалицы изнутри вдоль стены, осмотрел башни. Их было четыре: Надвратная, Малая, Коркодилова и Бабья. Сквозь Надвратную башню вышел на торг.
Ярмарка угасала. Одни прилавки стояли пустыми, товара на других поубавилось. Народа тоже стало заметно меньше - никто не толкал меня, напротив, многие уступали дорогу.
Сколько времени прошло с тех пор, как я приехал сюда на подводе пасечника? Недели две? Я не помнил. Все эти дни я прожил в странном, то лихорадочно сжатом, то безмерно растянутом времени.
Я пошел по рядам, желая найти моих попутчиков - деда с внучком, посмотреть на них. Других знакомцев у меня здесь не было, если не считать беспризорника и лопоухого новобранца. Я шел по обжорному ряду. На глаза попался кренделек в розовой поливке, выше громоздились плюшки, шанежки, ватрушки, прочие вытребеньки, почти заслоняя хозяйку, белую и пышную, как подошедшее тесто.
Денег у меня не было, а крендель так и просился в рот. Ел я досыта, но невкусно. Приторное рубленое мясо и солоноватое вино, приправленные Ашиным презрением изрядно надоели.
Не успел я подумать, что делаю, как шагнул к прилавку, взял розовый крендель и, нагло глядя хозяйке в глаза, впился в него зубами. Та встрепенулась было, но так и осталась сидеть. Только вжала голову в плечи и заморгала глазами из-за своих булочек - ждала, что б я скорей ушел.
Я и ушел, жуя крендель. Он оказался черствым и пресным. Ну и гадость же она продает! Но выбрасывать легкомысленного младшего братика хлеба нельзя - прогонишь достаток, накличешь нужду в дом. Хотя, какой у меня теперь дом? Я зашвырнул крендель под прилавок, тотчас к нему слетелись воробьи. Благообразный мужчина в раме из дуг и хомутов покосился на меня неодобрительно, но промолчал. Люди отчего-то теперь боялись связываться со мной, хотя я не показывал свою волчью лапу.
На душе у меня сделалось гнусно, словно я опять убил в себе кого-то. Захотелось остаться одному. Повернулся, сунул руки в карманы и, сгорбившись, пошел прочь.
Кто же такой я теперь? Колдуновы ли сны на меня подействовали, или кровь из волчьей лапы проникла в мою и отравила ее? Поведение мое менялось, пока в мелочах.
Хотя прежде я не назвал бы мелочью выброшенный хлеб.
Что-то важное уходило от меня. Надеюсь, я что-то приобретал взамен.
Баню я приметил, еще когда гулял вдоль стены. Она помещалась в нижней части города, над искусно устроенным прудом. Вода поступала сюда из Красивой Выри по деревянным желобам. Помывка стоила полкопейки.
Но денег-то у меня вообще не было! Колдун не интересовался такой пошлой житейской мелочью, как отсутствие денег. Я уже собрался в качестве платы за мытье предложить порубить дрова или еще как-то отработать, но тут взыграла волчья кровь.
Я подошел к сидевшему в предбаннике за дощатым столиком заросшему и довольно грязному мужику, и, опершись эдак небрежно на стол правой рукой перед его носом, сказал, что желаю помыться. Мужик вначале не поднял на меня глаз, отмахнулся, как от досадливой мухи (которых тут, кстати, водилось в избытке). Я же, не спеша, превратил перед ним свою руку в волчью лапу - я научился превращать ее с различной скоростью, мог тянуть это удовольствие хоть целый день, наблюдая малейшие перемены. А мог обернуть и мгновенно.
Мужик изумленно поднял на меня глаза, брови его уползли вверх, под нечесаную гриву. Он вскочил и поклонился в пол.
Потом убежал куда-то, и тут же явились два расторопных молодца, прячущихся друг за друга. Они препроводили меня в особую чистую мыленку, с предбанником, застеленным красным половиком, с блюдом яблок, кувшином кваса и пустым самоваром на столе.
Едва за ними закрылась дверь, я сообразил, как опрометчиво поступил. Вот как сейчас запрут добры молодцы двери и подожгут баню! Сожгут меня живьем, как положено поступать с неугодными колдунами и их тварями. Мое же колдовское умение и кончается-то на превращении руки в лапу - одна показуха.
Только зря я волновался. То ли банщики еще больше боялись меня, то ли не хотели ссориться с темными силами, то ли попросту берегли свое заведение, но сжигать они меня не собирались - наоборот, бросились ублажать всячески.
Не успел я снять портки, как в дверь бочком пролезла насмерть перепуганная пышноволосая дебелая девка с двумя вениками. Я цыкнул, и она выскочила прочь. Жаль, что не догадался забрать у нее хотя бы один веник.
Помывшись от души и надкусив пару яблок, которые показались мне совершенно безвкусными, я оделся в старую свою одежду и вышел вон, сопровождаемый поклонами многочисленной челяди, высыпавшей в предбанник поглазеть на меня.
Вечером, когда я, валяясь на постели, играл со своей рукой-лапой, за мной пришел незнакомый мужик. Такой же дурак, как веникобородый, но покрепче, горластый и сердитый. Он передал приказ немедленно явиться к господину.
Я нашел колдуна в каменной мастерской с окнами из кирпичиков. Здесь многое изменилось. Под потолком на подвешенных на цепях обручах пылали свечи. В углу горел горн. Весь обширный стол занимало какое-то невероятно замысловатое сооружение из стеклянных банок, склянок, трубочек, помутневших изнутри. Под столом стояли оплетенные бутыли. Сбоку помещалась большая купель из цельного серого камня - увеличенная копия той посудины, в какой я держал руку.
Повсюду царил разгром, но подчиненный определенному замыслу.
Колдун был без фартука, в домашнем балахоне. Он держал уже знакомый мне жезл, слегка постукивая им по колену.
- До меня дошли слухи, Анзор, что в Жалицах появились оборотни, - сказал он спокойно, но холод его глаз так и пробрал меня до самого нутра. - Изволь объяснить.
Я развел руками и ухмыльнулся весьма глупо.
- Что бы впредь такого не было.
- Больше не будет.
- Встань сюда. Пришла пора пополнить твое образование.
Нас с колдуном разделяла черта, проведенная по полу крошащимся голубым мелом.
- Возьми шелепень, - по-прежнему однообразным скучным голосом велел колдун.
Я огляделся. Верно, на приступке одного из шкафчиков лежал древний заслуженный шелепень - двуручный кистень, быть может, служивший еще кому-то из дружинников Князя Красное копье. Ржавое, но грозное оружие.
С опаской, не ожидая ничего хорошего, я взял его в руки.
- Бей меня.
Брови мои поползли вверх, не хуже чем у банщика. Колдун раздраженно хлестнул себя по колену вороненым жезлом. Я сделал шелепенем неловкий выпад в его сторону.
- Всерьез бей!
Я взмахнул увесистым оружием на порядочном расстоянии от меловой черты.
- Кому сказал!
Я зажмурился, перешагнул черту и с размаха опустил кистень на голову колдуна, с ужасом представляя, что будет, когда тяжеленный, утыканный железными шипами шар достигнет цели.
До сих пор я рассказывал о своих злоключениях с некоторым бахвальством. Вот-де, какой я молодец: и то вытерпел, и это превозмог.
О том, что случилось, когда я ударил кистенем, и вспоминать не хочется. Тошно.
Слишком всерьез.
Достаточно сказать, что очухался я в своей постели, ночью, в кромешной тьме, а потом несколько дней не мог пошевелиться нормально, не то, что встать. Казалось, кости при малейшей нагрузке рассыпаются в прах. Тело выглядело при этом целым и здоровым.
Потом ничего, прошло все-таки. Заодно прошла бесследно и любовь к колдуну. Остался только страх перед ним.
В первое же утро моего беспомощного состояния, как всегда, явилась Аше с подносом. Я на еду и смотреть не мог. С мычанием перекатил по подушке голову на другой бок.
Против обыкновения Аше сняла со стула умывальный прибор и села у изголовья.
- Как только встанешь, Анзор, беги отсюда! Беги! - зашептала она заботливо и тревожно. - Видишь, он боится тебя. Он всех нас боялся, и ничем хорошим это не кончилось.
Я промычал нечленораздельное и перекатил голову по подушке обратно.
- Что с колдуном? - губы плохо слушались. Я помнил, как взмахнул кистенем, но не помнил, как тот опустился. Странно было бы, если б я убил колдуна.
- Великий Змей! Ты что, так ничего и не понял? Не понял, что он сделал с тобой?!
Разумеется, не понял. Ослепляющая голубая вспышка после взмаха кистеня – даже про нее я не мог толком сказать, была она или нет. Потом очнулся в темноте между перинами.
- Он заставил тебя напасть на него, и тут же пустил в твои кости отраву. Теперь ты никогда уже не сможешь поднять на него руку. Ты стал беззащитным перед ним! Теперь ты полностью в его власти! Вот что он сделал! А ты еще интересуешься, как его здоровье! Ну, точно, дурак, - Аше по-кошачьи фыркнула.
Напоминание о вчерашней экзекуции вызвало новую вспышку боли, лишь слабый отблеск прежней, но и она заставила меня корчиться под перинами. Аше полой закрыла то место под покрывалом, где находился ее рот.
- О, Великий Змей! Что же я наделала! Какая я неловкая! Ты весь, как открытая рана! Прости меня! - я заметил слезы на ее дивных загнутых ресницах. За эти слезы я согласен был примириться с чем угодно.
- Отдыхай, я позже приду, - она хотела коснуться моей руки сквозь темное покрывало, но не решилась - испугалась причинить новую боль. Отдернула руку, сжала под покрывалом в кулачок, выбежала, нагнув голову.
Чуть меня отпустило, я стал учиться задерживать дыхание. Несмотря на животный страх перед колдуном, неприязнь к его ремеслу, на предостережения Аше, я летел к цели, как заговоренная стрела. Как выразился однажды колдун совсем по другому поводу.
Я ничего не мог поделать с собой. Мне легче было удерживать воздух за лопающимися от боли ребрами, чем просто лежать, зная, что время идет, а я ни на шаг не приближаюсь к цели.
Когда я начал кое-как переворачиваться в кровати, Аше вернулась к увещеваниям.
- Анзор, ты что, в самом деле думаешь, что он превратит тебя в волка, да? Такой большой, а верит в сказки. Стыдно. Это только в быличках волком может обернуть любая темная бабка. Он, конечно, умнейший человек и величайший ученый, этого не отнимешь, но дело, за которое он взялся, вообще никому не под силу. Успехами он обязан только своей жестокости. Он попросту искалечит тебя. Взгляни на нас.
Я, приняв самый глубокомысленный вид, принялся с повышенным вниманием рассматривать черное покрывало, и Аше горько рассмеялась.
- Дурак ты еще! На Нукаса посмотри. Он пришел, когда я уже стала такой, - она тряхнула черной накидкой. – Я и ему тоже говорила, но он слушать не хотел. Конечно, такой богатырь, чего ему бояться! Ну, был немного поменьше, чем сейчас, но, все равно, здоровяк! А уж какой веселый и добрый! Принесла же его нелегкая.
