— Где мы?.. — спросила она, различая с пассажирского сидения в ночном небе только огни уличных фонарей.
— Монтерей. Подъезжаем.
Ава приподнялась, посмотрела в темноту, в ту сторону, из которой прозвучал тихий и серьезный голос анроида, и почему-то переспросила, хотя с первого раза прекрасно расслышала ответ:
— Мы не в Пало-Альто?
— Нет, Эви. Мы в девяноста пяти километрах от него, в Монтерее. Я подумал, что ты не против сменить обстановку. На несколько дней, до свадьбы Келса и Риз. На свадьбу мы приедем, не переживай. А здесь... — Уильям сделал глубокий вдох, — ...ты сможешь отдохнуть. Если захочешь, понаблюдаем за серыми китами. Здесь есть круизы, пляжи у моря, вода. Или ты одна, как любишь, я не стану...
В голосе Уильяма Ава различила напряжение, и ей стало неловко, стыдно. Вечно она носится со своими проблемами, а он... очень переживает. Из-за нее. И тот случай сегодня, у дома какого-то парня, которого Уильям назвал «знакомым»...
Девушка выбралась из-под пледа, села на колени, совсем близко к Уильяму, разглядывая его серьезное лицо. В нагрудном кармане, должно быть, потревоженный их голосами, зашуршал и заворочался сонный Хэм. И Ава, разглядев во всполохах света его мордашку, которая показалась ей полной возмущения от того, что его таким бесцеремонным образом разбудили, рассмеялась. Придвинувшись вплотную к Блейку, Ава нежно поцеловала его в шею, и прошептала:
— Спасибо!
Такой ласки Уильям не ожидал. Остановив автомобиль, он вгляделся в лицо девушки.
— Как ты, Эви?..
— А ты?
— Я первым спросил.
Ава улыбнулась.
— Ты волнуешься. Из-за меня?
Уильям ответ взгляд в сторону, погладил Хэма по гребешку.
— Почему ты молчишь об этом, Уильям?
— Я... не понимаю, что тебе сказать. Я...
— Какой? Скажи. Потому что мне страшно от того, что ты молчишь.
Блейк вздохнул. Требовалось признать, что сейчас уже и ему необходим был отдых, подзарядка.
— Злой. Очень злой. На них. На тех, кто... На всех, кто это допустил. Такое допустил. И допускает.
Ава молчала, подыскивая нужные слова.
— Так... бывает, — прошептала она, скользя медленным взглядом по лицу Уильяма.
Она сказала это и тут же сама ощутила, как нелепо, как отвратительно это звучит. Такие фразы всегда бесили ее. А теперь она сама говорит ими. Какая-то словесная тупость, словно принятая между людьми за успокоительное правило, призванное усыпить, якобы сбавить боль от происходящего. И от того, что будь ты хоть самой пострадавшей стороной, ничто, абсолютно ничто изменить не удастся. Но так ли это? Что она сама думает на этот счет? Или тоже, несмотря на то, что это сделали с ней, готова сглатывать и терпеть? Ну... а что она может? На деле, не на словах?..
В душе Авы вновь поднялась горечь. Давняя, горькая и пустынная. И девушке, несмотря на несбыточное желание справедливости, пришлось сказать для себя и для Уильяма то же, что она сама слышала много раз в адрес таких же, как она.
— С этим уже ничего не сделать, Уильям. Обещай мне, что не станешь никого искать.
Блейк повернул голову, заглянул в ее глаза, в которых, конечно, уже собирались слезы.
— Обещай мне! Пожалуйста!
И он сказал то, что ее успокоило.
— Обещаю.
...Серых китов они смотреть не поехали. Монтерей оказался много тише Пало-Альто. И одно это обстоятельство во многом успокоило Аву. Они остановились в небольшом домике у почти безлюдного, «дикого» пляжа, и все три дня, что были у них на отдых и восстановление сил, провели очень тихо и... сонно.
Ава очень много спала. А когда просыпалась, — если Блейк сам не был занят восполнением энергии, — отправлялась с ним, после завтрака, гулять по берегу бухты, так удачно укрывавшей их не столько от редких взглядов посторонних, сколько от той действительности, что, вызывая в каждом из них свой, своеобразный протест, привела их сюда.
Все между ними было мирно и тихо. Бурные эмоции первых дней сменились взаимной нежностью и долгими взглядами черных и голубых глаз, обращенными к друг другу. Ава напрасно тревожилась о том, что Уильяму, — как она сама это думала, — «требовалась» близость. Ее близость Блейку, в самом деле, была необходима. Но не интимная, о которой он не говорил и которой не просил, а элементарная, физическая. Как минимум для того, чтобы увериться очередным, тревожным взглядом в том, что его Ава Полгар — здесь, с ним, рядом. И с ней... на внешний взгляд, — и если сильно преувеличить желаемое, — кажется, так или иначе, все в порядке. Или приходит к порядку. Какому-то...
С Уильямом происходило странное. Новое, незнакомое ему раньше. Даже месть охранникам из Ambassador Robots, чьи издевательства коснулись его напрямую, не вызывала в нем таких всплесков, таких приступов ярости. Горячей, холодной, бешеной... какой угодно! Разумом он хотел, и не мог... А, да не хотел он! Не хотел! Это Ава умоляла его дать ей обещание и слово, — не искать их, не мстить, не подвергать себя опасности.
И конечно, смотря в ее темные, блестящие страхом и болью глаза, он обещал. А что... как иначе? Он бы пообещал ей все что угодно, даже за пределами разумности, только бы она стала спокойнее, ближе к самой себе, прежней. Но Ава еще слишком часто дрожала и вздрагивала, пугалась и не доверяла. Даже ему. Не потому, что подозревала его в каком-то предательстве, а потому... Потому что безумно боялась, по своей прежней привычке, что в нем проявиться отвращение или насмешка к ней, и он бросит, оставит ее.
Но как он мог? Немыслимая фантазия ее очень уставшей, истерзанной души... И боль эта, боль Авы терзала его. Потому и днями, и ночами, он, нежно расцеловав девушку, обещал ей ничего не делать, не предпринимать. А потом, когда она засыпала... Блейка неизменно бесила собственная беспомощность. От которой он, — на самом деле! — не знал, с какой позиции взяться за дело.
Как найти их, этих безмолвных, безымянных ублюдков? О них он знает только то, что их было несколько... Но сколько именно? Ава не говорит. И ни за что не скажет.
Но он не может не действовать. Он должен, обязан их найти, предпринять все, что только возможно. А пока...
До свадьбы Риз Сильвер и Келса Виттера остался всего один день. И сегодня вечером, через несколько часов, Ава и Уильям поедут обратно, в солнечный и стылый Пало-Альто. А потом?..
Нет, так долго Уильям не загадывал.
30
Было раннее утро, когда Ава и Уильям уехали в Пало-Альто. Конечно, можно было провести в Монтерее еще несколько часов, но Ава, растревоженная тишиной и окружающим молчанием, настояла на том, чтобы поскорее вернуться. Не то, чтобы у нее было много надежд на какие-то перемены от этой поездки, просто... движение хотя бы немого успокаивало. Движение, действие, поездка... главное — не сидеть на месте, а сделать хотя бы что-нибудь! Но даже присутствие Уильяма тяготило ее. Он оставался заботливым, предупредительным, даже слишком внимательным. Казалось, начнись дождь, и он бросится разгонять потоки воды над головой Авы. Но... все это тяготило ее, действовало на нервы.
Ава Полгар не привыкла к тому, чтобы в темные времена кто-нибудь был рядом с ней. По-настоящему. И оставался рядом все время, даже в самые неприглядные минуты, когда она, — как девушка сама о себе думала, и в чем была убеждена, — выглядела ужасно или вела себя гадко. А еще ее разъедал жуткий стыд от того, что искренняя забота Уильяма вызывает в ней отторжение и желание одиночества. Этот стыд действовал медленно. Он ел Аву не спеша, по капле, по клеточке кожи, заползая в сердце все глубже и глубже. Кислотный и обжигающий, он сильно вредил ей, разрушая изнутри и то немногое целое, что у нее было. Ава ругала себя за свое состояние, но это, конечно, нисколько не помогало.
А Уильям боялся за нее.
Он старался этого не показать, но все было очевидно по взгляду. По тому беспокойству, что скользило в голубых глазах Блейка, когда он, — стараясь делать это как можно мягче, — все же, наблюдал за Авой. За ее движениями, выражением лица, тоном голоса. Ава знала, что не сможет без Уильяма. Но какая-то часть ее сердца, которую про себя она называла «гнилой», просила только одного: одиночества.
Стылого, привычного, вязкого. Которое не хочет, чтобы Аву в такие минуты наблюдали. Пусть и любящие, внимательные, самые чудесные глаза.
Несколько раз за три дня в Монтерее она честно собиралась сказать, что хочет остаться одна. Совсем одна.
Ава набирала в грудь побольше воздуха, переводила взгляд на очень молчаливого в эти дни Уильяма, и... не могла произнести ни слова.
Ее любовь была на месте. Но как будто отошла в даль, закрытая плотной, привычной тьмой. И Ава, сама себя не понимая, и по-прежнему разглядывая себя словно со стороны, продолжала считать, что одной ей будет лучше. Она часто и много думала об этом, кивала головой, соглашаясь со своей давней привычкой.
А потом вздрагивала.
Потому что знала: когда она останется одна, она доведет свое дело до конца. И вряд ли даже огромная, спасающая в эти дни любовь Уильяма, остановит ее. Просто дыра — слишком большая. Пустоты стало кратно больше, чем самой Авы Полгар. В этот раз она вряд ли сможет вернуться. А, может, уже и не надо?
Что, если ей уступить? Разрешить темноте забрать ее? Пусть наслаждается, ведь сколько попыток у нее было!.. Хороших, почти успешных. И если Ава наберется безрассудства и смелости, и скажет Уильяму про одиночество?..
Он никуда не уйдет? А надо сделать, так, чтобы ушел. Она не имеет права тащить его с собой на дно. Мало он ею уже измучен? От того Уильяма, к которому она привыкла, не осталось и следа. Да, Ава и раньше видела его и злым, и вспыльчивым, и раздраженным. Но сейчас даже этого нет.
Уильям Блейк молчит и о чем-то много, напряженно думает. Он наблюдает за Авой так пристально, как никогда раньше. И, что хуже всего, старается это скрыть. Чтобы не тревожить ее сильнее, не досаждать ей, не добавлять тяжести.
Хочет ли она так поступать с ним дальше? Конечно, нет. Поэтому для каждого из них будет лучше, если он уйдет. Быть рядом с кем-то сейчас, во все эти глухие, тягостные дни, для Авы невыносимо.
«Почти смерти подобно...» — думает она и усмехается. По лицу ее, будто в противовес черным глазам, ползет бледность. Эта мысль пугает, нехорошо, страшно веселит. Тем опасным, скверным весельем, что звучит у самого края. А потом по щеке медленно, — что, и она устала? — ползет слеза. И Ава думает о том, как сильно любит Уильяма.
Нет, даже не думает. Она чувствует. Изо всех, из последних сил. Так горько, отчаянно, сильно! Так хочется, чтобы он был счастлив! Сколько можно горечи, боли, шрамов и бед? Сколько можно закалять свою силу духа? И зачем только... кому она нужна, эта сила?
Что она дает? Выстоять?
А потом? Как теперь, — из-за выдержанного груза быть неспособной к счастью?
«Радуйся. Радуйся, Эв! И люби!», — так заклинала себя Ава. Повторяла постоянно, осматриваясь вокруг пустыми глазами. И снова ничего не чувствовала, не ощущала.
Только пустота и безвременье. И не хочется, как же не хочется причинять Уильяму боль! Ведь люди вместе — для счастья? А она?.. «Что я могу тебе дать?». Сколько раз за эти дни в Монтерее Ава произносила этот вопрос вслух! Сколько задавала его самой себе, — и шепотом, и без слов.
Ничего она не может дать Уильяму. Кроме своего призрачного присутствия и пустоты. Но когда он обнимает ее, Аве становится много легче. Тепло его рук она чувствует. И плачет, и стыдится того, какая она сейчас.
А Блейк ничего не отвечает на ее вопрос.
«Что я могу тебе дать?».
Ава спрашивает, а он молчит. Только мучительно нежно и как-то бережно смотрит на нее, касается совсем легко, почти невесомо. Эти касания вызывают в ней еще больше пустоты. Они — как невысказанный вопрос Блейка.
«Можно мне коснуться тебя?». Жуткий стыд обжигает Аву от этой мысли по новой. Она не хочет, чтобы Уильяму было плохо. Не желает, чтобы он так себя чувствовал. Тем более, — из-за нее.
Униженно и просяще.
Достаточно за время его жизни здесь, на Земле, его уже пытались унизить. Рыдания спазмами поднимаются в горло. Ава смотрит на Блейка. Хочет все это сказать. И не может. Только мычит, даже не размыкая губ. А потом, когда он, сам измучившись болью, в бесчисленный раз ее обнимает, Ава открывает рот. Может, на выдохе выйдет сказать?
Нет.
Она только крепче, до крайней, безумной судороги, опять хватается за Уильяма, и не может отстать от него. Как он еще ее терпит?
— Может, лучше уйдешь от меня?
Вот оно. От этих слов сама Ава наконец-то плачет. Будет, в самом деле лучше, если он уйдет. Но как это больно! Как больно! Она останется тогда в своей темноте, и разберется с собой.
Наконец-то.
Ну, хватит.
У нее больше нет сил. И теперь она не хочет их искать.
Ава смотрит на Уильяма мимолетно, от стыда прячет лицо в ладонях. Сжимается в комок. Самый маленький и неприметный. Все внутри разрывается от ужаса, боли и горечи. Это все — мысли, ощущения или слова. Но они не передают и крохотной доли того, что с ней происходит.
Разум требует, чтобы Уильям ушел и был еще, после нее, счастлив. А сердце... безумно. Оно требует только Уильяма, и больше ничего, — как настоящее сердце, — не желает ни понимать, ни слушать, ни знать.
Но вот, проходит какое-то время, Ава и Уильям двигаются в пространстве. Забрав с собой маленького Хэма, они снова едут туда. В Пало-Альто.
— Мы можем уехать после свадьбы в Назаре, Эви. Хочешь? — спрашивает Блейк.
Голос его звучит негромко и осторожно, и Ава думает, что вся эта непривычная для него робость и надломленность, — тоже ее вина. Ее рук дело.
Это из-за нее, из-за ненастоящей мисс Полгар, Уильям становится другим. Ее присутствие делает ему хуже.
На вопрос Ава ничего не отвечает. В первое мгновение после него она вздрагивает, ненадолго оживляясь, и даже ощущает волнение. Они вернутся в Назаре! Но... вспыхнувший оптимизм тут же сгорает, возвращает Аву пустоте. Она пожимает плечом, еще больше укутывает Хэма в свою куртку, и, отводя взгляд в сторону, тихо плачет.
* * *
О платье Авы, которое передала ей Риз, и в котором она готовилась прийти на свадьбу друзей, они едва не забыли. Уильям уже остановил автомобиль возле дома Авы в Пало-Альто, когда девушка, глядя перед собой отстраненным взглядом, монотонно сказала, что «забыла платье для свадьбы Риз» в своем Porsche. А он остался припаркованным на закрытой стоянке Sunrise.
Уильям сделал небольшой вдох, посмотрел на Аву, улыбнулся ей (хотя она не смотрела на него), и начал сдавать назад, для выезда на дорогу. Девушка покачала головой, посмотрела на Блейка, и так же монотонно, как прежде, сказала:
— Уходи. Уходи от меня.
Машина не остановилась, разворачиваясь на шоссе.
— Уходи от меня.
Фраза прозвучала резко и глухо, с настойчивым, упрямым напором: самым большим, на какой у Авы достало сил. Land Rover продолжил свой путь, мягко и плавно пересекая дорожную разметку.
— Уходи от меня!
На этот раз Ава кричала. Она посмотрела на руки Уильяма, и в первую секунду хотела схватиться за них. Пусть он остановит, пусть остановит машину! Он должен ее услышать! Но за страхом, сжавшим Аву в тиски, пробился голос разума, и она отказалась от этой идеи. Даже не столько из-за риска попасть в аварию, сколько из-за того, что в ее голове снова возникла мысль, даже решение: она не должна прикасаться к Уильяму.
— Монтерей. Подъезжаем.
Ава приподнялась, посмотрела в темноту, в ту сторону, из которой прозвучал тихий и серьезный голос анроида, и почему-то переспросила, хотя с первого раза прекрасно расслышала ответ:
— Мы не в Пало-Альто?
— Нет, Эви. Мы в девяноста пяти километрах от него, в Монтерее. Я подумал, что ты не против сменить обстановку. На несколько дней, до свадьбы Келса и Риз. На свадьбу мы приедем, не переживай. А здесь... — Уильям сделал глубокий вдох, — ...ты сможешь отдохнуть. Если захочешь, понаблюдаем за серыми китами. Здесь есть круизы, пляжи у моря, вода. Или ты одна, как любишь, я не стану...
В голосе Уильяма Ава различила напряжение, и ей стало неловко, стыдно. Вечно она носится со своими проблемами, а он... очень переживает. Из-за нее. И тот случай сегодня, у дома какого-то парня, которого Уильям назвал «знакомым»...
Девушка выбралась из-под пледа, села на колени, совсем близко к Уильяму, разглядывая его серьезное лицо. В нагрудном кармане, должно быть, потревоженный их голосами, зашуршал и заворочался сонный Хэм. И Ава, разглядев во всполохах света его мордашку, которая показалась ей полной возмущения от того, что его таким бесцеремонным образом разбудили, рассмеялась. Придвинувшись вплотную к Блейку, Ава нежно поцеловала его в шею, и прошептала:
— Спасибо!
Такой ласки Уильям не ожидал. Остановив автомобиль, он вгляделся в лицо девушки.
— Как ты, Эви?..
— А ты?
— Я первым спросил.
Ава улыбнулась.
— Ты волнуешься. Из-за меня?
Уильям ответ взгляд в сторону, погладил Хэма по гребешку.
— Почему ты молчишь об этом, Уильям?
— Я... не понимаю, что тебе сказать. Я...
— Какой? Скажи. Потому что мне страшно от того, что ты молчишь.
Блейк вздохнул. Требовалось признать, что сейчас уже и ему необходим был отдых, подзарядка.
— Злой. Очень злой. На них. На тех, кто... На всех, кто это допустил. Такое допустил. И допускает.
Ава молчала, подыскивая нужные слова.
— Так... бывает, — прошептала она, скользя медленным взглядом по лицу Уильяма.
Она сказала это и тут же сама ощутила, как нелепо, как отвратительно это звучит. Такие фразы всегда бесили ее. А теперь она сама говорит ими. Какая-то словесная тупость, словно принятая между людьми за успокоительное правило, призванное усыпить, якобы сбавить боль от происходящего. И от того, что будь ты хоть самой пострадавшей стороной, ничто, абсолютно ничто изменить не удастся. Но так ли это? Что она сама думает на этот счет? Или тоже, несмотря на то, что это сделали с ней, готова сглатывать и терпеть? Ну... а что она может? На деле, не на словах?..
В душе Авы вновь поднялась горечь. Давняя, горькая и пустынная. И девушке, несмотря на несбыточное желание справедливости, пришлось сказать для себя и для Уильяма то же, что она сама слышала много раз в адрес таких же, как она.
— С этим уже ничего не сделать, Уильям. Обещай мне, что не станешь никого искать.
Блейк повернул голову, заглянул в ее глаза, в которых, конечно, уже собирались слезы.
— Обещай мне! Пожалуйста!
И он сказал то, что ее успокоило.
— Обещаю.
...Серых китов они смотреть не поехали. Монтерей оказался много тише Пало-Альто. И одно это обстоятельство во многом успокоило Аву. Они остановились в небольшом домике у почти безлюдного, «дикого» пляжа, и все три дня, что были у них на отдых и восстановление сил, провели очень тихо и... сонно.
Ава очень много спала. А когда просыпалась, — если Блейк сам не был занят восполнением энергии, — отправлялась с ним, после завтрака, гулять по берегу бухты, так удачно укрывавшей их не столько от редких взглядов посторонних, сколько от той действительности, что, вызывая в каждом из них свой, своеобразный протест, привела их сюда.
Все между ними было мирно и тихо. Бурные эмоции первых дней сменились взаимной нежностью и долгими взглядами черных и голубых глаз, обращенными к друг другу. Ава напрасно тревожилась о том, что Уильяму, — как она сама это думала, — «требовалась» близость. Ее близость Блейку, в самом деле, была необходима. Но не интимная, о которой он не говорил и которой не просил, а элементарная, физическая. Как минимум для того, чтобы увериться очередным, тревожным взглядом в том, что его Ава Полгар — здесь, с ним, рядом. И с ней... на внешний взгляд, — и если сильно преувеличить желаемое, — кажется, так или иначе, все в порядке. Или приходит к порядку. Какому-то...
С Уильямом происходило странное. Новое, незнакомое ему раньше. Даже месть охранникам из Ambassador Robots, чьи издевательства коснулись его напрямую, не вызывала в нем таких всплесков, таких приступов ярости. Горячей, холодной, бешеной... какой угодно! Разумом он хотел, и не мог... А, да не хотел он! Не хотел! Это Ава умоляла его дать ей обещание и слово, — не искать их, не мстить, не подвергать себя опасности.
И конечно, смотря в ее темные, блестящие страхом и болью глаза, он обещал. А что... как иначе? Он бы пообещал ей все что угодно, даже за пределами разумности, только бы она стала спокойнее, ближе к самой себе, прежней. Но Ава еще слишком часто дрожала и вздрагивала, пугалась и не доверяла. Даже ему. Не потому, что подозревала его в каком-то предательстве, а потому... Потому что безумно боялась, по своей прежней привычке, что в нем проявиться отвращение или насмешка к ней, и он бросит, оставит ее.
Но как он мог? Немыслимая фантазия ее очень уставшей, истерзанной души... И боль эта, боль Авы терзала его. Потому и днями, и ночами, он, нежно расцеловав девушку, обещал ей ничего не делать, не предпринимать. А потом, когда она засыпала... Блейка неизменно бесила собственная беспомощность. От которой он, — на самом деле! — не знал, с какой позиции взяться за дело.
Как найти их, этих безмолвных, безымянных ублюдков? О них он знает только то, что их было несколько... Но сколько именно? Ава не говорит. И ни за что не скажет.
Но он не может не действовать. Он должен, обязан их найти, предпринять все, что только возможно. А пока...
До свадьбы Риз Сильвер и Келса Виттера остался всего один день. И сегодня вечером, через несколько часов, Ава и Уильям поедут обратно, в солнечный и стылый Пало-Альто. А потом?..
Нет, так долго Уильям не загадывал.
30
Было раннее утро, когда Ава и Уильям уехали в Пало-Альто. Конечно, можно было провести в Монтерее еще несколько часов, но Ава, растревоженная тишиной и окружающим молчанием, настояла на том, чтобы поскорее вернуться. Не то, чтобы у нее было много надежд на какие-то перемены от этой поездки, просто... движение хотя бы немого успокаивало. Движение, действие, поездка... главное — не сидеть на месте, а сделать хотя бы что-нибудь! Но даже присутствие Уильяма тяготило ее. Он оставался заботливым, предупредительным, даже слишком внимательным. Казалось, начнись дождь, и он бросится разгонять потоки воды над головой Авы. Но... все это тяготило ее, действовало на нервы.
Ава Полгар не привыкла к тому, чтобы в темные времена кто-нибудь был рядом с ней. По-настоящему. И оставался рядом все время, даже в самые неприглядные минуты, когда она, — как девушка сама о себе думала, и в чем была убеждена, — выглядела ужасно или вела себя гадко. А еще ее разъедал жуткий стыд от того, что искренняя забота Уильяма вызывает в ней отторжение и желание одиночества. Этот стыд действовал медленно. Он ел Аву не спеша, по капле, по клеточке кожи, заползая в сердце все глубже и глубже. Кислотный и обжигающий, он сильно вредил ей, разрушая изнутри и то немногое целое, что у нее было. Ава ругала себя за свое состояние, но это, конечно, нисколько не помогало.
А Уильям боялся за нее.
Он старался этого не показать, но все было очевидно по взгляду. По тому беспокойству, что скользило в голубых глазах Блейка, когда он, — стараясь делать это как можно мягче, — все же, наблюдал за Авой. За ее движениями, выражением лица, тоном голоса. Ава знала, что не сможет без Уильяма. Но какая-то часть ее сердца, которую про себя она называла «гнилой», просила только одного: одиночества.
Стылого, привычного, вязкого. Которое не хочет, чтобы Аву в такие минуты наблюдали. Пусть и любящие, внимательные, самые чудесные глаза.
Несколько раз за три дня в Монтерее она честно собиралась сказать, что хочет остаться одна. Совсем одна.
Ава набирала в грудь побольше воздуха, переводила взгляд на очень молчаливого в эти дни Уильяма, и... не могла произнести ни слова.
Ее любовь была на месте. Но как будто отошла в даль, закрытая плотной, привычной тьмой. И Ава, сама себя не понимая, и по-прежнему разглядывая себя словно со стороны, продолжала считать, что одной ей будет лучше. Она часто и много думала об этом, кивала головой, соглашаясь со своей давней привычкой.
А потом вздрагивала.
Потому что знала: когда она останется одна, она доведет свое дело до конца. И вряд ли даже огромная, спасающая в эти дни любовь Уильяма, остановит ее. Просто дыра — слишком большая. Пустоты стало кратно больше, чем самой Авы Полгар. В этот раз она вряд ли сможет вернуться. А, может, уже и не надо?
Что, если ей уступить? Разрешить темноте забрать ее? Пусть наслаждается, ведь сколько попыток у нее было!.. Хороших, почти успешных. И если Ава наберется безрассудства и смелости, и скажет Уильяму про одиночество?..
Он никуда не уйдет? А надо сделать, так, чтобы ушел. Она не имеет права тащить его с собой на дно. Мало он ею уже измучен? От того Уильяма, к которому она привыкла, не осталось и следа. Да, Ава и раньше видела его и злым, и вспыльчивым, и раздраженным. Но сейчас даже этого нет.
Уильям Блейк молчит и о чем-то много, напряженно думает. Он наблюдает за Авой так пристально, как никогда раньше. И, что хуже всего, старается это скрыть. Чтобы не тревожить ее сильнее, не досаждать ей, не добавлять тяжести.
Хочет ли она так поступать с ним дальше? Конечно, нет. Поэтому для каждого из них будет лучше, если он уйдет. Быть рядом с кем-то сейчас, во все эти глухие, тягостные дни, для Авы невыносимо.
«Почти смерти подобно...» — думает она и усмехается. По лицу ее, будто в противовес черным глазам, ползет бледность. Эта мысль пугает, нехорошо, страшно веселит. Тем опасным, скверным весельем, что звучит у самого края. А потом по щеке медленно, — что, и она устала? — ползет слеза. И Ава думает о том, как сильно любит Уильяма.
Нет, даже не думает. Она чувствует. Изо всех, из последних сил. Так горько, отчаянно, сильно! Так хочется, чтобы он был счастлив! Сколько можно горечи, боли, шрамов и бед? Сколько можно закалять свою силу духа? И зачем только... кому она нужна, эта сила?
Что она дает? Выстоять?
А потом? Как теперь, — из-за выдержанного груза быть неспособной к счастью?
«Радуйся. Радуйся, Эв! И люби!», — так заклинала себя Ава. Повторяла постоянно, осматриваясь вокруг пустыми глазами. И снова ничего не чувствовала, не ощущала.
Только пустота и безвременье. И не хочется, как же не хочется причинять Уильяму боль! Ведь люди вместе — для счастья? А она?.. «Что я могу тебе дать?». Сколько раз за эти дни в Монтерее Ава произносила этот вопрос вслух! Сколько задавала его самой себе, — и шепотом, и без слов.
Ничего она не может дать Уильяму. Кроме своего призрачного присутствия и пустоты. Но когда он обнимает ее, Аве становится много легче. Тепло его рук она чувствует. И плачет, и стыдится того, какая она сейчас.
А Блейк ничего не отвечает на ее вопрос.
«Что я могу тебе дать?».
Ава спрашивает, а он молчит. Только мучительно нежно и как-то бережно смотрит на нее, касается совсем легко, почти невесомо. Эти касания вызывают в ней еще больше пустоты. Они — как невысказанный вопрос Блейка.
«Можно мне коснуться тебя?». Жуткий стыд обжигает Аву от этой мысли по новой. Она не хочет, чтобы Уильяму было плохо. Не желает, чтобы он так себя чувствовал. Тем более, — из-за нее.
Униженно и просяще.
Достаточно за время его жизни здесь, на Земле, его уже пытались унизить. Рыдания спазмами поднимаются в горло. Ава смотрит на Блейка. Хочет все это сказать. И не может. Только мычит, даже не размыкая губ. А потом, когда он, сам измучившись болью, в бесчисленный раз ее обнимает, Ава открывает рот. Может, на выдохе выйдет сказать?
Нет.
Она только крепче, до крайней, безумной судороги, опять хватается за Уильяма, и не может отстать от него. Как он еще ее терпит?
— Может, лучше уйдешь от меня?
Вот оно. От этих слов сама Ава наконец-то плачет. Будет, в самом деле лучше, если он уйдет. Но как это больно! Как больно! Она останется тогда в своей темноте, и разберется с собой.
Наконец-то.
Ну, хватит.
У нее больше нет сил. И теперь она не хочет их искать.
Ава смотрит на Уильяма мимолетно, от стыда прячет лицо в ладонях. Сжимается в комок. Самый маленький и неприметный. Все внутри разрывается от ужаса, боли и горечи. Это все — мысли, ощущения или слова. Но они не передают и крохотной доли того, что с ней происходит.
Разум требует, чтобы Уильям ушел и был еще, после нее, счастлив. А сердце... безумно. Оно требует только Уильяма, и больше ничего, — как настоящее сердце, — не желает ни понимать, ни слушать, ни знать.
Но вот, проходит какое-то время, Ава и Уильям двигаются в пространстве. Забрав с собой маленького Хэма, они снова едут туда. В Пало-Альто.
— Мы можем уехать после свадьбы в Назаре, Эви. Хочешь? — спрашивает Блейк.
Голос его звучит негромко и осторожно, и Ава думает, что вся эта непривычная для него робость и надломленность, — тоже ее вина. Ее рук дело.
Это из-за нее, из-за ненастоящей мисс Полгар, Уильям становится другим. Ее присутствие делает ему хуже.
На вопрос Ава ничего не отвечает. В первое мгновение после него она вздрагивает, ненадолго оживляясь, и даже ощущает волнение. Они вернутся в Назаре! Но... вспыхнувший оптимизм тут же сгорает, возвращает Аву пустоте. Она пожимает плечом, еще больше укутывает Хэма в свою куртку, и, отводя взгляд в сторону, тихо плачет.
* * *
О платье Авы, которое передала ей Риз, и в котором она готовилась прийти на свадьбу друзей, они едва не забыли. Уильям уже остановил автомобиль возле дома Авы в Пало-Альто, когда девушка, глядя перед собой отстраненным взглядом, монотонно сказала, что «забыла платье для свадьбы Риз» в своем Porsche. А он остался припаркованным на закрытой стоянке Sunrise.
Уильям сделал небольшой вдох, посмотрел на Аву, улыбнулся ей (хотя она не смотрела на него), и начал сдавать назад, для выезда на дорогу. Девушка покачала головой, посмотрела на Блейка, и так же монотонно, как прежде, сказала:
— Уходи. Уходи от меня.
Машина не остановилась, разворачиваясь на шоссе.
— Уходи от меня.
Фраза прозвучала резко и глухо, с настойчивым, упрямым напором: самым большим, на какой у Авы достало сил. Land Rover продолжил свой путь, мягко и плавно пересекая дорожную разметку.
— Уходи от меня!
На этот раз Ава кричала. Она посмотрела на руки Уильяма, и в первую секунду хотела схватиться за них. Пусть он остановит, пусть остановит машину! Он должен ее услышать! Но за страхом, сжавшим Аву в тиски, пробился голос разума, и она отказалась от этой идеи. Даже не столько из-за риска попасть в аварию, сколько из-за того, что в ее голове снова возникла мысль, даже решение: она не должна прикасаться к Уильяму.
